Долгожданный день наступил, и я торжественно вошел в дом родителей Дементьева. Он провел меня в свою комнату. На письменном столе лежали рукописи, черновые наброски, посередине стола стояла пишущая машинка, при виде которой у меня потекли «слюни». Кто из начинающих в то время не мечтал иметь собственную пишущую машинку? Дементьев раскрыл мою синюю тетрадь, испещренную его замечаниями и начал разговор издали. Сказал, что поэзия требует от пишущего полной самоотдачи. Что автор должен быть высокообразованным человеком, иначе читателю будет скучно читать его стихи. Что любовь к поэзии делает с человеком удивительные вещи. Приобщение к ней обогащает любителя и делает его глубоко культурным и разносторонне образованным человеком. Что касается моих стихов, то Дементьев сказал прямо: «Вряд ли вам удастся стать поэтом. Слишком еще беспомощны и наивны ваши стихи, если их можно так назвать. Прошу, больше читайте классиков и современных поэтов. Это поможет вам ориентироваться в огромном океане печатной продукции и заставит вас трезво взглянуть на себя и ваше кропание рифмованных текстов. Учитесь мыслить образно. Например, березу сравнивайте со свечкой и так далее». Про себя я заметил, что березы уже сравнивались со свечами у Сергея Есенина, но сдержался и промолчал. После вынесенного мне приговора Андреем Дмитриевичем я уже не смотрел на него как на бога. Мозг мой сверлила одна и та же мысль: «Говори, говори! Я-то знаю, что я поэт и стихи мои немногим отличаются от Ваших!» Дементьев перехватил взгляд мой и сказал, глядя на фотографию девочки: «Это моя дочь... Мы не живем уже с ее матерью! Но ее фотография всегда на моем письменном столе!» Зазвонил телефон. Андрей Дмитриевич извинился и снял трубку. Как я понял, звонил ему композитор. Его что-то не устраивало в тексте Дементьева, и Андрей Дмитриевич стал читать по телефону с листа новый вариант песни. Мне кажется, что это был текст «Лебедей», но разговаривал он еще не с Мартыновым, а с местным композитором, который написал к тексту музыку. Дементьев предложил мне попить чаю, но я отказался, раздосадованный разбором стихов. Сегодня я могу только поведать читателю, что в моей тетрадке было и это стихотворение: «И дождь стучал, и пахло холодом, /и, русым волосом звеня, /прошла в зеленом платье молодость /и не взглянула на меня. /Не оглянулась. Нет! Ни разу! /Ушла сквозь дождик навесной... /Я длинный дождь поставлю в вазу, /чтоб пахло в комнате весной». Почему Дементьев не разглядел этого стиха, мне самому до сей поры непонятно. То ли, беря мою молодость в расчет, он посчитал это выдумкой. То ли четверостишие, которое я сократил впоследствии, мешало целостному восприятию стиха настолько, что он и всему не придал особенного значения. Да и самому Дементьеву было в ту пору 36 лет. Он был молод, красив, успешен, поэтому никчемной грусти юноши в стихах он просто не поверил. Я же это стихотворение засунул в такой дальний ящик, что прочел его вновь лет через 15, оценил уже сам по достоинству и напечатал.
В 1965 году летом я расстался с Дементьевым, недовольный собой и его отзывом. Стал еще усиленнее читать и писать новые стихи. В 1967 году июньским утром, сев в трамвай №8, я купил у кондуктора газету, развернул ее и на последней странице увидел свой портрет и рядом предисловие Андрея Дементьева, а под ним подборку стихов. Прочел предисловие, где Дементьев вспоминал, как к нему пришел «не шибко грамотный парень» и показал свои первые стихи. Читаю подборку: «Что значит золото? Что значит золотой?/ Нет! Я такою мерою не мерю./ Я просто в очень солнечное верю /и с солнечной шагаю головой». Первое стихотворение всё было написано только мной. Следующей шла «Лебедушка» и начиналась так: «Где же ты, лебедушка моя?/ Долго ли искать тебя по свету? /По моей любви и ты тоскуешь где-то./ Где же ты, лебедушка моя?» В этом стихотворении мне никак не давался конец. Мысль его была четко выражена, но в рыхлых строках. Не хватало четкого ритма. Последнее четверостишие написал за меня Анатолий Скворцов и передал подборку из шести стихотворений Андрею Дементьеву, чтобы тот представил меня на страницах «Калининской правды». Если последнее четверостишие в «Лебедушке» было написано рукой моего друга, то третье стихотворение от точки до запятой – Андреем Дементьевым по мотивам моего, и это вывело меня из терпения. Четвертое стихотворение от точки до точки написано мной, и это меня немного приободрило. Часов в десять утра я позвонил Андрею Дементьеву и сказал: «Андрей Дмитриевич, разве можно свое стихотворение выдавать в газете за мое? Мне стыдно и неприятно! Мне кажется, что все смотрят на меня, как на вора!» На что мне поэт ответил приблизительно так: «Не возмущайся, Константин! Учись выражать свои мысли так, как я выразил твои мысли в своем исполнении! Поздравляю вас с подборкой! Читайте! Дерзайте! Пишите!» И тут я получаю известие о смерти моей бабушки Марфуши. В редакции «Калининской правды» мне выдают досрочно первый в моей жизни гонорар, и тот идет на венок любимой бабушке.
Впоследствии я видел Андрея Дементьева не однажды в Калинине. В книжном магазине он подписал мне свою книгу стихов «Наедине с совестью». Видел я не раз его выступающим и в библиотеке имени Горького. Всегда его тепло принимали слушатели, особенно женщины. У них он был в то время кумиром, и только. Потом Дементьев уехал в Москву. Работал в журнале «Юность», но приезжал часто в Калинин и при встрече со мной всегда здоровался как с давним знакомым, перебрасывался парою незначительных фраз и всегда уходил, ускользал от разговора серьезного, который мог бы его обязать чем-то или стеснить во времени. В марте 1975 года в гостинице «Юность», где нас расположили на жительство как участников Всесоюзного совещания молодых писателей в Москве, я увидел идущего по коридору Андрея Дмитриевича и уже собрался поздороваться с ним и немного поговорить. Но он, заметив меня и не дойдя метров десять, свернул в кабинет, который уже было прошел. Видя, что встрече с земляком Дементьев почему-то не рад, я не стал его дожидаться у двери и пошел, удивленный и раздосадованный, по своим делам. Это много позже я понял его маневр и простил ему эту выходку. Работая редактором журнала «Юность» и еще раньше в ЦК ВЛКСМ в отделе по работе с молодыми литераторами, Дементьеву приходилось сталкиваться с тысячами не очень хороших поэтов, серых и невыразительных, а то и с явными графоманами и психически больными людьми, которым нужна чисто медицинская, а не литературная помощь. Поэтому-то, увидев «не очень шибко грамотного Константина», Андрей Дмитриевич предпочел не встречаться нос к носу с «темной лошадкой», чтобы она не попросила какой-либо помощи или сочувствия в тот момент, когда он был занят работой с талантливыми поэтами. Он не мог и предположить, что парень, которого он когда-то представил на страницах «Калининской правды», прошел за это время суровую школу жизни, закалил себя в жестокой борьбе и ему уже есть что сказать своему читателю. Без судьбы нет ни писателя, ни поэта – это твердое мое мнение, – а есть простое жонглирование словами и переписывание классиков в своей интерпретации, что не мешает некоторым сделать себе имя в литературе, так и не став писателем или поэтом. На совещании я был признан лучшим в нашем семинаре, которым руководили такие поэты, как Д.М. Ковалев, В.В. Казин, С.В. Викулов, Н.И. Тряпкин. По итогам совещания был издан коллективный сборник участников VI Всесоюзного совещания молодых писателей, и назывался он «Поколение». В этом сборнике и была напечатана моя первая книга «Колосятся дожди» и еще первые книги пяти авторов. В августе 1976 года я столкнулся нос к носу с Андреем Дементьевым в журнале «Наш современник». Руководитель отдела поэзии после ухода Дементьева стал упрашивать меня уступить Андрею Дмитриевичу место в девятом номере, где уже стояла моя подборка. У Дементьева выходила очередная книга, где эти стихи присутствовали, а напечатать их предполагалось в десятом номере. Если же я не уступлю ему место, то подборку Дементьева, скорее всего, предстоит снять с публикации. Я видел, как этот завотделом поэзии лебезит перед Андреем Дмитриевичем, как слушает мнение его о своей книге. Мне стало жаль работника журнала, и я согласился на то, чтобы свое место в девятом номере отдать преуспевающему земляку. Хотя прекрасно понимал, что эта подборка не прибавит славы и так уже непомерно высоко взлетевшему поэту, который занимает место в русской поэзии не по чину и не по таланту. В общем, не очень хорошее впечатление осталось от этой встречи, и во всем был виноват сотрудник журнала, унижавшийся перед этим баловнем судьбы, шагающим по головам своих собратьев и, что главное, не замечающим этого.
Судьба еще предоставила мне случай встретиться с Андреем Дементьевым – после его возвращения из Израиля. Как-то в середине дня я поднялся в помещение на четвертый этаж, где находилась редакция «Тверской жизни», и зашел в кабинет редактора газеты В.Я. Кириллова, поздоровался и узнал в обернувшемся посетителе Андрея Дмитриевича. Тот подбежал ко мне, полуобнял и сказал: «Я рад вас видеть, Константин! Сколько лет сколько зим?» Я был немного обескуражен такой радушной встречей со стороны Дементьева. Подарил ему свою новую книгу. Тот в ответ подарил мне свою. Для этого он спустился в лифте с четвертого этажа. Подойдя к машине, в которой сидела миловидная женщина, взял свой сборник «Снег в Иерусалиме» и сделал на книге дарственную надпись... |
