Особую радость для меня помимо книжного мира представлял голос матери или бабушки:
«Мойся, одевайся, пойдем в город!» Такая фразеология присуща, наверное, всем жителям старых русских городов, где есть членение их на составные части. «Идти в город» означало двигаться из городских посадов: Жуковщины, Солдатской, Горки, Вышневолоцкой – в административно-торговую часть – центр городского поселения. Этот призыв для меня означал, что нужно было привести себя в должный вид и надеть парадную одежду, а если предполагалось еще к кому-то зайти в гости, то обязательно сажали за стол и кормили, чтобы в гостях я ел только «ради приличия». Среди парадной одежды летне-осеннего гардероба запомнились два костюма: один белый матросский костюмчик со светлыми сандаликами и высокими белыми носками, а другой, для более прохладной погоды, бабушка сшила сама, и в нем я выглядел, как юный граф, или, как меня тогда называли, «графинчик». Это были черные бархатные кюлоты, застегивающиеся на красивые серебристые пуговицы под коленками, на детских подтяжках; такая же бархатная длинная приталенная курточка с воротником-стойкой; вниз надевалась кремовая сорочка с воланами на рукавах, пышным жабо на груди и не менее пышным галстуком.
Вот так я появлялся на улице Освобождения, при полном параде, за руку с бабушкой или матерью. Прежде всего, здесь поражала мощенная булыжником улица, которая, особенно после дождя, переливалась многочисленными красками своих камней: белого, нежно- и темно-красного, зеленоватого, голубоватого, темно-синего, желтоватого цвета. Это сразу поднимало настроение.
Неоднократно приходилось видеть, как мостят улицу. Дополнительно привозился камень, песок, и работники (предмет нашей зависти из-за их загорелого торса до цвета шоколада) подсыпали песок, подгоняли камни друг к другу, где нужно, подрубали и вбивали их в песок тяжелыми двухручными бабами. После ремонта улица с покрытием полускатом никогда не имела луж, т. к. вода стекала за пределы мощения и тут же уходила в землю.
Пройдя полтора квартала, мы попадали на 1-ю Пролетарскую улицу, где слева была полянка на месте бывшей церкви Святой Троицы, где мы часто играли в какие-то игры, а в центре у двухэтажного дома на 1-й был наш любимый сад, в который мы ежегодно делали набеги за яблоками после первых морозов. Там росла чудесная красная китайка, которая, подмороженная, была необыкновенно вкусна, а хозяева почему-то ее не брали и смотрели на экспроприацию сквозь пальцы.
На другой стороне улицы Освобождения, напротив полянки, располагались бывшие владения купца и заводчика Жукова, в честь которого и был назван этот район города. Эти владения шли весь квартал от 1-й Пролетарской до Тверецкой набережной, по Тверецкой набережной от Освобождения до углового дома на Ржевской. Одним из производств у Жукова был мыловаренный завод, который выпускал мыло разных сортов, в том числе «Мраморное» (этот сорт мыла до революции служил критерием успешной деятельности мыловаров), которое можно увидеть на картине Кустодиева «Русская Венера», где изображен куб этого «Мраморного мыла».
Дальше дорога шла через канал; маленького мостика, выходившего на Казанскийй переулок, не было, поэтому шли по высоко поднятому Жуковскому мосту. Аналогичных мостов было еще два: Московский мост, у завода ЖБИ, и Петербургский – у Богоявленского собора. В первой половине 19 века этот мост, как во Флоренции Мост Менял через реку Арто, был крытым, и с двух сторон на нем стояли торговые лавки.
Мост был гораздо выше современного, со сложной деревянной инженерной конструкцией.
За мостом располагалась городская публичная баня, которую после пожара Добровольский перестроил из Конторы водных коммуникаций. В баню вели два входа: с Тверецкой, где была касса, и с Цнинской набережной. Ванн и личных бань у населения тогда почти не было, поэтому ходили в общественные бани: на заводе «Дубитель», на «Парижской коммуне», на «Авангарде», на Лесозаводе, на Вышневолоцкой, в Красном Городке и в Центральную городскую. По выходным и накануне праздников здесь обычно были очереди, в которых нужно было выстоять часа два. В самой бане раздевалки сначала были в виде закрывавшихся шкафчиков, пристроенных к сиденьям, потом шкафов не стало, а были сиденья с вешалками. Моечное отделение – это ряд помещений сначала с тяжелыми бетонными скамьями, а потом с относительно легкими мраморными; пятью «душами»; с великолепной парной, нагревавшейся сухим паром. Стоимость такой бани была 15 копеек. Женские отделения были наверху (ранее там было мужское) и внизу за кассой, а мужское – внизу. Сразу при выходе из бани располагалось очень тесное бревенчатое здание пивной, где мужское население за 22 коп. за кружку «умащивало» себя пивом. Чуть позднее на самом берегу Тверецкого канала, напротив входа в кассу бани, открылся павильон для чаепития, газированных напитков и пива. А прямо через дорогу к мосту, на самом углу Тверецкого канала и Цны, возник большой голубой шатер, прозванный «Голубым Дунаем», где можно было выпить и прохладительные налитки, и горячительные.
Дальше по Школьной набережной – так тогда называлась набережная Олега Матвеева – стояло небольшое здание деревянной парикмахерской, как бы при бане, где я подвергался стрижке. Волосы в детстве были очень густые, и голова подвергалась неприятной процедуре застревания ручной машинки и выдирания волос; к тому же мне всегда говорили: «Опять с черными глазами пришел, в прошлый раз в бане не вымыл, если в этот раз не вымоешь, то волосы будем выщипывать, а то они только машинки портят».
Сразу за парикмахерской шло двухэтажное здание с арками – то ли бывшими большими окнами, то ли дверями (здесь долгое время был медвытрезвитель), дальше до второй школы шли жилые дома, детский садик, вечерняя школа. |
