З. Тверецкий (Р.И. Матюнин)
		Закончил факультет журналистики Ленинградского государственного университета в 1975 г. Работал в газетах «Знамя», «Вышневолоцкая правда», «Тверская жизнь». Учредитель, издатель и редактор газеты «Древний Волок» и альманаха «ВИКА». Автор краеведческой книги «Тверской посох». Председатель краеведческого общества им. М. И. Сердюкова.

Внуки Сердюковы
Статс-секретарь императрицы

1. Из рода Храповицких

Самым знаменитым из наследников строителя Вышневолоцкой водной системы положим считать, конечно же, его внука Александра Васильевича Храповицкого. Такого приближения к императорской особе не добился никто из рода Сердюкова. Екатерина II, как известно, не чужда была литературы, и понятно, почему из всех статс-секретарей приблизила именно Александра Васильевича.
Неблагодарно отплатил императрице приближенный, смогший уже в 13 лет перевести с французского «Похождения Неоптолема, сына Ахиллесова» и потом баловавшийся литературой, за доверие, обнародовав и колики, и слезы великодержавной самодержицы. Но откуда бы мы о том и более важном знали, если б не Храповицкий. Его «Дневник» и станет для нас путеводной звездой в показании характера, жизненных принципов и мечтаний внука Сердюкова.
Но прежде упомним других Сердюковых, что родились от брака генерал-аншефа В. И. Храповицкого с дочерью М. И. Сердюкова Еленой. Сведения о некоторых весьма скудны, о других есть возможность сказать и не два слова.
Итак, известны Николай, Петр, Михаил и Алексей Храповицкие, служившие по военной или гражданской части. О Николае Васильевиче Храповицком известно лишь из стихотворения брата Михаила, в котором упоминается о его смерти 20 октября 1774 года в армии. Была ли это смерть от болезни или от пули, неизвестно. Вероятно, был еще и Василий Храповицкий – это имя встречается в списках воинских чинов во времена Екатерины II. Петр служил больше по финансовой части во времена князя Вяземского, графа Васильева и Голубцова. В своем «Дневнике» A. В. Храповицкий однажды упоминает брата, что он служил в 1786 году в Государственном казначействе и пожалован в коллежские советники. Судя по положению – тайный советник. А по наградам – орден Святого Равноапостольного Князя Владимира IV и III степени, высочайше пожалованных ему 22 сентября 1786 года и того же числа 1804 года, – служил Петр Васильевич ревностно и толково, считался образованным человеком, но «... был себе на уме и отличался тонкой насмешливостью в беседах с друзьями и недругами».
Уважаем был и Алексей Васильевич Храповицкий, достигший звания бригадира и доживавший свой век в Твери больным и дряхлым стариком. Именно в поколении Алексея продолжался род Храповицких, но нам он не так интересен, ибо Алексей был от брака B. И. Храповицкого с первой женой Дарьей Спиридоновной, урожденной Леонтьевой, которая, вероятно, умерла молодой.
А еще раз упоминает он брата Петра 26 сентября того же года. Поднес Екатерине II переписанный третий акт «Олега» и поблагодарил за брата. Императрица изволила произнести, что все нынешние Храповицкие малы, а вот батюшка был bell homme (прекрасный человек).
Оставим разговор о еще одном Храповицком – Михаиле – на потом по причине важности сей личности для наших исследований и вернемся на первопуток – к нашему статс-секретарю.
Впрочем, прежде чем шаркать ножкой перед императрицей, Александру Васильевичу пришлось попотеть над книгами да помахать шпагой. Предполагаю, что батюшка Василий Иванович озабочен был воспитанием детишек и понимал по-своему, как их надо ставить во фрунт образованности. Наверное, использовал он и свои знакомства с просвещенными людьми, иначе как бы мог своего отпрыска ввести в дом Ломоносова.
Пребывание, хоть и недолгое, пред оком Ломоносовым ничего кроме пользы не могло дать, и литературные упражнения юноши получили в 1769 году похвалу самого А. П. Сумарокова в журнале «И то, и се». Было тогда Сашке Храповицкому 20 лет, значит, родился он в 1749 году, о чем мы чуть не забыли сказать. Днем рождения значится 7 марта и стоит назвать крестного отца нашего героя, ибо им был великий князь Петр Федорович, что тоже подчеркивает немаловажность фигуры батюшки Василия Ивановича Храповицкого, действительно bell homme.
Как и положено дворянину, в семь лет Сашка зачислен на службу в гвардейский Семеновский полк. Балуется Сашка стишками, а служба идет. Но приходит срок, когда батюшка призывает юнца про свои очи и указует: «Хватит бумагу марать, у гусей на подворье все перья изведешь. Пора во фрунт становиться».
Пришлось Сашке военную науку постигать да подбородок гордо вскидывать в Сухопутном кадетском корпусе. Там и первое звание подпоручика получил.
Но служба службой, а словесные науки тянут к писательству и уснуть порой не дают, благо способности делать сие позволяют. Впрочем, лямку службы он тянет исправно, и в 1772 году обнаруживаем его у графа К. Г. Разумовского лейтенантом. Только через три года он переходит-таки в гражданское ведомство – в сенат секретарем и отныне успешно шагает по ступенькам бумаготворчества. В сенате именно А. В. Храповицкий пишет сентенцию, как деликатно называется судебный приговор, по делу Пугачева и его сообщников. Пять последующих лет служит секретарем, а затем обер-секретарем у «генерал-прокурорских дел».
Не лишенного сметки, когда дело касается финансов, Александра Васильевича в 32 года ставят управляющим только что учрежденной экспедиции о государственных доходах и расходах. Усердие на этом поприще примечено государыней, и вот он с 1 января 1783 года уже «у принятия челобитен» в числе статс-секретарей императрицы. Кропая на бумагах жалобы, разбирая их, Храповицкий затерялся среди других, а статс-секретарями были Завадовский, Безбородко, Пастухов, Соймонов и Турчанинов. Слово «секретарь» современного читателя настораживает: эка невидаль бумажки переписывать да по телефону шефа связывать. Но тогда, скажем, П. В. Завадовский побывал в фаворитах Екатерины II, потом получил звание сенатора и члена Совета, управлял Дворянским Государственным банком, а в 1802-1810 годах был Министром Народного просвещения. П. А. Соймонов считался одним из образованнейших людей конца XVIII века, а граф А. А. Безбородко носил звание генерал-майора и руководил заключением Союза с Австрией, присоединением Крыма к России. Вот так-то!
Храповицкий затерялся среди статс-секретарей на три года. Наверное, и легкомысленное масонство, которого Екатерина II терпеть не могла, ему вредило, пока императрица не познакомилась с ним поближе во время путешествия в Крым в 1787 году. Храповицкий вел журнал путешествия и принимаем государыней стал значительно чаще, ибо узрела она в нем родственную душу по части литературы.
Вот и настала пора перейти к главной теме нашего повествования – «Памятным запискам Храповицкого», оставившим не след даже, а колею в описании жизни Екатерины II. Напечатанные впервые со значительными купюрами в «Отечественных записках» Свиньина, полнее в «Чтениях Московского Общества истории и древностей» за 1862 год и наконец полные в 1874 воду, они иначе как драгоценными не называются, а «Биографический словарь» сказал даже, что «...невозможно верно понять и изобразить эту великую государыню, не изучив внимательно заметок о ней ея наблюдательного и умного статс-секретаря».
Последуем и мы совету, но с обратной задачей: выявить характер и талант «умного статс-секретаря». При этом не будем следовать хронологии – от 18 января 1782 года – начало записей и до 7 сентября 1793 года – последней помарки в дневнике, а выберем самое важное на ту или иную тему из 300 без малого страниц «Памятных записок…».

Екатерина потому названа Великой, что вершила дела великие в полной самостоятельности, решительно и бесповоротно. Вот только отличает ее от иных правителей умное окружение, у которого императрица черпала и идеи, и мысли, и рассуждения. Не миновал сей чаши и наш статс-секретарь. Больше того, Екатерине II он являлся каждодневно, а потому стал своеобразным оселком, на котором она зачастую оттачивала свои решения. Характерно высказывание Екатерины II в бильярдной. Вбивая шар в лузу, она вопрошает: «Александр Васильевич! Тебя сего дня не звала; иной день 20 раз спрашиваю: что ты о том подумал?»
Никогда императрица не жалела о том, что спрашивала мнение своего секретаря, вот только особо не хвалила. Лишь однажды Храповицкий записал, как назван умницей за то, что изменил решение Сената и записал преступника в матросы вместо отправки на поселение. Оказывается, была у Храповицкого власть и решения Сената менять. От этого могла у Александра Васильевича и голова закружиться, сильно важным он мог себя почувствовать – тому примеры были. При другом правителе мог Храповицкий места, а то и головы лишиться, но Екатерина II не была излишне самолюбива.
Однажды, например, она подписала одно из решений Сената резолюцией «быть по сему». Приказ попал по нисходящей в экспедицию, где подьячий, напившись пьяным, написал свою резолюцию «врешь, не быть по сему». Бумагу наутро нашли, и генерал-прокурор упал в ноги императрице. «Ну что ж? – сказала государыня, – я вижу в этом перст Божий: должно быть, мы решили неправильно».
За карточным столом, играя по 10 рублей в вист, или рокомболь, пикет, бостон, Екатерина II увлекалась, ходила старательно. Но, бывая ее партнером, камергер Чертков каждый раз на нее сердился за неправильные ходы и мог даже бросить ей карты в лицо. Она не обижалась, лишь оправдывалась и однажды призвала рассудить ее с Чертковым двух французских эмигрантов. Но Чертков бросил:
– Хороши свидетели. Ну кто им поверит, когда они своему королю изменили?
Врач Роджерсон однажды уговорил Екатерину проглотить несколько пилюль – она терпеть не могла врачей и лекарства – и пришел в такой восторг от своего успеха, что фамильярно похлопал ее по плечу: «Браво! Браво!» И Екатерина II не обиделась.

А.В. Храповицкий

О том, что Екатерина советуется с Храповицким по разным вопросам экономики, читается между строк «Дневника». Например: «Позван был для прочтения Генерал-Прокурорской бумаги о городских доходах, и после послан был сказать, чтоб предложить Сенаторам справку о доходах и расходах каждого города. За их спорами «пропадает полмиллиона дохода».
В другом случае Храповицкий составляет рескрипт по винокуренным делам. Императрица оставляет документ на столе, видимо, раздумывая над ним, и подписывает только через день, перед последним собранием в Сенате. Храповицкий еще и читал рескрипт в Сенате, после чего спрашивала о том, как приняли.
– С чувствительностью, – ответствует статс-секретарь.
– Известный отзыв, чтоб вложить душу в брюхо, – язвит императрица.
Внес свою строчку Храповицкий и в Манифест о дуэлях. Екатерина испрашивала мнение секретаря о способах предотвращения поединков, и тот предложил: «... превращение присутствующего (на дуэли. – 3. Т.) в примирителя подает великую надежду, говоря примерами».

Разговор о Манифесте насчет дуэлей начат в январе 1787 года, продолжен в конце февраля и подписан только 21 апреля того же года.
Мог Храповицкий повлиять и на срок исполнения какого-либо поручения. Вот он вызван поутру по вопросу Хлебной комиссии, выслушан и слышит вроде бы благосклонное решение. Но статс-секретарь «...имел случай заявить о поспешности доклада и сказать о надобности усилить Запасной Магазейн».
Александр Васильевич выполняет поручения самые разные, что по плечу только человеку мыслящему и образованному. Впрочем, и служба его иной раз образовывала. Пришлось,
к примеру, подавать записку о пространствах России, что он и записывает в свой «Дневник». Имела она 165 степеней долготы – «от островов Езеля и Даю от 40 с. д. до Чукотского носа под 205 с д.; таго же 32 ст.шир.,считая от Терека до Северного океана, от 43 с. ш. до 75 с. ш».
Кстати, матушка-императрица не особенно вникала в географию, и когда после присоединения Крыма и Белоруссии ей назвали западную долготу, она недовольно фыркнула: «Те же градусы мне называли и раньше!»
У великих правителей бывают дела неотложные, и тут уж советник должен все бросать и лететь на зов. Пришла мысль Екатерине потрясти богачей, «чтоб умножить воинство», и зовет Храповицкого «перестать бить поклоны в церкви, а сказать ей свое мнение на сей счет». Тот одобрил, да, видно, столь горячо, что хотела императрица и возложить сие поручение трясти мошну у богачей на него да на Соймонова. Только не тот человек Храповицкий, чтобы ссориться с сильными мира сего, и отговорился, видно, слабыми своими полномочиями.
– А вот Генерал-прокурору сие по плечу!
– Быть по сему, – снисходительно могла улыбнуться Екатерина II, глядя на испуганного помощника, а потом добавить: – Деньги-то мы вернем, а вместо процентов чинами да баронством одарим. Побрякушкам, верно, будут больше рады.
Мы не преувеличиваем значение Храповицкого в роли советника Екатерины. Не всегда, конечно, но бывало, что она и указы не подписывала, если не обговорит их со своим статс-секретарем. В «Дневнике» есть такая строчка: «Не подписывали Указ о хлебе... не спрося меня; я поцеловал ручку».

Екатерина II пишет наказ.

В поте лица Храповицкий трудится над составлением Указов. Беготни много, а это не так-то просто при его тучной фигуре. Он так и пишет: «Много бегал и потел, заготовлял Указы, которые и подписаны; похвален за проворство; началось сие часу в 4-м пополудни, а кончилось в одиннадцатом. По утру подписан Указ по делу Князей Долгоруковых моего сочинения; при докладе все объяснял, обосторонние представлял причины».
Державная правительница говорила Храповицкому: «...весь год тобой была довольна». Иногда давала и поручения, требовавшие отъезда из Петербурга. Так, в 1785 году образовались волнения на суконной фабрике в Ямбурге. За два дня Александр Васильевич выяснил причины и исправил недостатки, о чем и доложил императрице.
А вот еще запись: «Велено сделать ведомость о суммах, на строения и работы отпускаемых 28 августа. Кассировал ведомость о строениях и отметил к убавке больше миллиона».
Со временем Храповицкий стал нужен Екатерине каждодневно. С ним она вела беседы о морских баталиях, о польских делах, о медной монете, запасах хлеба и соли и прочем, прочем...
Она говаривала Храповицкому: «...можно ли, управляя Россией, быть Государем не трудолюбивым и не деятельным?», а потому использовала для слушания дел даже минуты за туалетным столиком. Фраза «слушали за волочесанием» повторяется довольно часто в записках статс-секретаря.
Обычно императрица принимала своего секретаря в утренние часы, и помня это, Храповицкий, имея страстишку употреблять спиртное, кутил в вечерние часы. Об этом так говорил современник Гарновский: «Храповицкий хотя и моден, но с Бахусом не перестает своего знакомства». А по словам графа Блудова, если императрица требовала того во дворец в неурочное время, Храповицкий окачивался холодной водой, дабы быть хоть чуть-чуть в благообразном виде. А еще легенда гласит, что не всегда любимец Екатерины успевал вовремя приготовить доклад, и тогда импровизировал, читая затребованные императрицей Указы по чистому листу бумаги.
В напряженном бумаготворчестве проходила служба А. В. Храповицкого, но вспомним, что сидел в нем литературный зуд, что вел он знакомства и с И. И. Дмитриевым, и с Г. Р. Державиным, и с Княжниным, и другими литераторами. Императрица тоже испытывала некий «зуд в пальцах» перед золотообрезным большим листом бумаги и наслаждение перед тем, как макнуть гусиное перо в чернила. Потому, видно, она и отметила Храповицкого "меж других статс-секретарей, приблизила, узрев сродственную душу литератора, а потому полистаем «Памятные записки...» с этой точки зрения и познакомимся с творчеством нашего героя.
Говорят, что талантливый человек талантлив во всем, а уж наблюдательностью точно не обделен. Императрица редко покидала свои покои. Однажды, например, разболелась у нее голова, посоветовали ей придворные проветриться на свежем воздухе. Послушалась, и впрямь стало легче. На следующий день головка снова заболела, и ей снова предлагают тот же моцион. Она в ответ: «А что подданные скажут на мои разгуливания?» Потому-то каждый выезд из дворца становился событием, поводом для острых наблюдений за жизнью на улицах Петербурга – замечается каждая мелочь.
Вот проезжает царская карета по улице, а потом ложится на стол Храповицкого записочка от 6 декабря 1789 года: «Теснота великая у банка ассигнационного по причине размена мелких ассигнаций. Нельзя ли умножить выпуск оных?» Катит царский поезд по Валдаю, и замечает императрица неладное строение: «Сей дом, сказывают, казенный. Давно сказано-писано/sic/ и словесно, чтоб в казенных домах панели и у окошек и дверей коробки деревянные не клали, и почтено сие за излишний убыток: понеже за панелями клопы лишь водятся и иные гадины, а коробки мороз дерет; здесь же поделаны коробки и панели. Сие не оставьте без примечания для переду. А сей дом строен еще, чаю, при Сиверсе».

Впервые разговор на литературную тему зафиксирован в «Дневнике» 13 января 1786 года. Любуясь в будуаре своими спадающими до пола волосами, которые расчесывала служанка, Екатерина очень хотела услышать чье-нибудь мнение о своей комедии «Обманщик» – про мартинистов и графа Калиостро. Подвернулся статс-секретарь.
Храповицкий давно ждал оказии поговорить с императрицей об искусстве и, покраснев от волнения, рассыпался в похвалах автору. Екатерина не хотела являть свое авторство, но Храповицкий в угоду ей уверил, что комедия отменна и нет ничего зазорного признаться в авторстве, да и догадываются все, кто приложил перо к «Обманщику». В своем «Дневнике» он запишет: «...говорил довольно и кажется, что речи мои приняты благосклонно».
С той поры меж дел государственных императрица делилась со статс-секретарем замыслами пьес, просила обеспечить книгами, словарями, испрашивала мнение о поставленных пьесах.
«Достаньте для меня писания Курбского, буде по-русски есть, – пишет она Храповицкому 9 июля 1784 года, а через три дня просит из Миллеровой библиотеки Герберштейна взять, хотя по-латыни. – Мы переведем здесь по-русски, буде на ином языке иметь не можно». Или вот записка: «Возьмите с собой, что у меня на столе лежит, переводы с старинных авторов; также Ломоносова, русские песни, и лексикон двухсот-язычный».
Вдохновленная успехом «Обманщика», Екатерина пишет новую пьесу «Обольщенный», продолжающую тему Калиостро, и снова спрашивает Храповицкого: «Ну как мой «Обольщенный», обольстил вас?» Тот, конечно же, хвалит новую комедию сильнее прежней и записывает главное впечатление, высказанное императрице: «...очень хороша сцена пьяных».
Екатерина II все больше упивается своим успехом, мечтает о славе литератора в веках, и Храповицкому все чаще приходится заботиться о книгах для матушки-императрицы. Одну за другой подносит он тетради Лексикона рифм, путает адрес и посылает не туда книги, присланные из Парижа, все смелее высказывает мнение о спектаклях, подмешивая и критику. На это слышит от коронованного автора: «Хулить-то легче, чем самому писать-творить».
Судя по всему, на эту реплику Храповицкий отреагировал своеобразно, поднеся свои рифмы. Прочитав их, императрица изогнула в удивлении брови, приняла благосклонно, и с тех пор для Храповицкого одной из поденщин стало написание куплетов к пьесам императрицы. Отныне часто в его «Записях» встречаются строки: «...подавал арии для оперы «Иван Царевич»: получил благодарность». «Приказано составить четыре акта, я оной сделал, и приписал арии и хоры для пятого акта, и не спал всю ночь». «Переписывал оперу «Иван Царевич», прозванного Ахридеич; не спал ночь». «27 мая. Был призван и получил благодарность, с отзывом, что много моей здесь тут работы».
О том, как важно для Храповицкого все, что касается искусства, говорят дальнейшие записи. Наряду с фиксированием дел государственного значения: о хлебной комиссии, выходе в море эскадры, о нападении в Крыму татар – он царапает в «Дневнике» гусиным пером, что переписывал такой-то акт «Рюрика», потом «Олега», потом «Игоря», что в «Эрмитаже» играли в первый раз «Душеньку» И. Богдановича.
Императрица вовсю эксплуатирует литературный талант Храповицкого, заставляла его не только переписывать акты «Игоря», «Расточителя», но делать для первого «хоры к роли Фаны» для второй пьесы – два хора. Да и зачем, скажите, повелительнице заниматься черновой работой, если есть подручник. И она, к примеру, пишет записку Храповицкому от 14 марта 1787 года: «Я зачала было списывать, но скучно стало. Пожалуй спиши». Вот и приходилось Александру Васильевичу корпеть над бумагой, порой до глубокой ночи, а то и до утра. Слава же тех же куплетов доставалась повелительнице.
Со временем Храповицкий знатно набил руку в написании стихов и хвастал: «...буде угодно назначить только содержание в прозе, то сделать можно арии. И, бывало, стоило ему только произнести первые слова одной из арий «...геройством надуваясь», как императрица рассыпалась в похвалах и тут же отдавала ему делать остальные стихи.
В данном случае речь, видимо, идет об опере «Горе-богатырь», для которой Храповицкий выписывал прибавки, составлял арии и которую... сокращал. Кстати, Екатерина и сама очень критично относилась к написанному. В «Дневнике» есть запись, что она велела «...выставить арии при валянии на траве, ласкании изюму и играния в свайку». Но Храповицкий сообщает, что удалил весь третий акт.
И вклад нашего героя в написание «Горе-богатыря» оценен автором по достоинству. «Позван после прочтения, и сказано, что хороши прибавки мои и стихи», – записывает Александр Васильевич. Приближенные императрицы смогли увидеть и услышать оперу 20 и 31 января 1789 года в Эрмитаже. Спектакль имел успех, хотя Храповицкий боялся реакции иностранных посланников Кобенцеля и Сегюра, ибо в пьесе высмеивался шведский король. Екатерина успокоила своего соавтора и вместе с ним радовалась успеху «Горе-богатыря», игранному при цесаревиче и Великом князе. Все не только были веселы, «били форо хору плачущих и дуэту Горе-богатыря с Гремилою, но и повторяли сии части оперы».
Не удержимся и сообщим еще один факт критического отношения Екатерины к своему творчеству. В письме к Гримму вот ее слова: «Пусть пишет, кто может, лучше, и когда этот человек найдется, мы писать перестанем, а будем забавляться его комедиями». Уместно вспомнить здесь и версию авторства ее писем к Вольтеру. Предполагают, что блестящий французский слог писем непосилен для Екатерины II, и писал их Андрей Шувалов. А вот письма за императрицу на русском языке сочинял наш Храповицкий.
Интересу императрицы к русской истории мог бы позавидовать самый знатный Рюрикович, и Храповицкий способствовал этому всем сердцем, разыскивая старинные рукописи, читая народные сказки, знакомя с русскими обычаями. Вот и играют в Эрмитаже, наряду с развлекательными, пьесы про русских князей «Рюрик», «Олег», «Игорь», сказочную «Иван Царевич».
А вот записка Храповицкому от 18 октября 1786 года: «Просить Вейдберга снова сделать издание Записки касательно Российской истории и для того прислать (бы) пробные литеры, и листы оные послать к господину Пастухову с тем, чтобы потрудился надсматривать, или кому поверить, лишь бы с точностию напечатано было. Современников к нему возвратить (одновременно с русскими – события в других городах)». В другой раз она просит своего статс-секретаря доставить ей «к завтрему три тома истории Щербатова».
Доставление литературы, участие в написании пьес сделали Храповицкого наинужнейшим человеком в царских покоях. И если в начале службы императрица хвалит статс-секретаря за хорошо очинённые перья да пользуется его переводами из энциклопедии, то к концу его службы на этом посту не выпускает на сцену пьесу без добавлений, стихов и... сокращений Храповицкого, а уж мнение его о сочинениях своих выслушивает непременно.
И в реализации идей императрицы первый помощник, конечно же, Храповицкий. Так, в 1790 году посетила императрицу мысль устроить маскарад в Эрмитаже с переодеванием мужчин в женское платье, а женщин – в мужское. Эскизы платьев – забота Храповицкого, и через десять дней торговые лавки поставили 94 платья для особ обоего пола. Вот было весело после бала и ужина в Эрмитаже, когда девицы щеголяли в мужских мундирах, а кавалеры путались в длинных подолах.
Екатерина, кстати, очень любила щеголять на маскарадах в мужском костюме и интриговать хорошеньких дам. Грубоватый голос позволял ей перевоплощаться настолько правдиво, что однажды воспламененная ее речами красавица сорвала маску с таинственного кавалера. Екатерина осерчала, но лишь упрекнула даму за нарушение обычая маскарадов.За деятельное участие в литературных забавах да организацию представлений императрица щедро одаривала своего статс-секретаря. В день своих именин 30 августа 1791 года Александр Васильевич удивляется, что поздравлен, но «ничем не подарен»: он привык за последние годы получать в этот день «табакерку своего выбора». В день торжества мира со Швецией Храповицкий читает роспись милостям и награждениям. Сам не только «похвален за громогласие», но и пожалован перстнем в 6 тысяч да пенсией в 2 тысячи рублей. Были и еще чины, деревни, прибавленные к прежним поместьям.

Было бы смешно полагать, что Храповицкий только и делал, что латал стихотворные дыры в сочинениях своей покровительницы. Конечно же, он баловал стихотворными посланиями своих друзей, писал эпиграммы да и, имея дело с пьесами Екатерины II, не мог не вдохновляться ее примером.
Это про него известный издатель и публицист Н. И. Новиков в своем «Опыте исторического словаря о российских писателях» сказал: «Молодой и острый человек; любитель словесных наук. Писал много разных стихотворений и был похвален письмом г. Сумарокова. Он сочинил трагедию «Идамант»...».
В «Дневнике» Храповицкий редко упоминает о своем творчестве и только однажды записывает: «Комедию моего перевода усиленно успешно играли в первый раз на деревянном театре». В примечаниях записано, что это могла быть пьеса «Похождения Неоптолема, сына Ахиллесова». И наша задача – пополнее ознакомить с писаниями А. В. Храповицкого.
Имея отцом генерал-аншефа, Храповицкий был не только крещен будущим императором Петром III, но и бывал в домах важных вельмож. Только не они, а такие как М. В. Ломоносов, расшевелили в нем пристрастие к литературе. Будучи у великого ученого ребенком, оставил ему Храповицкий однажды книгу трагедий Расина, а тот все страницы исчертил карандашом и чернилами: вот это нравится, а это нет. Получилась своего рода лоция для начинающего литератора, в которую Храповицкий не раз заглядывал.Считают даже, что Храповицкий в свое время имел влияние на вкус и направление не только юного в те годы Озерова, но даже на Капниста и самого Державина. Не будем удивляться этому, если Александр Васильевич правил императрицу, а вышеуказанные литераторы обязаны были иметь читателей, к которым должны прислушиваться. Подтверждением сего мнения служат строки послания Г. Р. Державина к Храповицкому.

Настоящая пьеса была ответом на стихи Храповицкого, в которых автор упрекает Державина за то, что тот хвалил иногда Потемкина и Зубовых. И вот какие строки были причиной послания Храповицкому от Державина:

В своем представлении внука Сердюкова как стихотворца мы не возносим его на высоты художественного совершенства, а публикуем его произведения как факт творчества, источник для истории литературы, своего рода летопись конца XVIII века, представление о людях той поры. Родственник Храповицкого Н. В. Сушков собрал кое-что из произведений Храповицкого и опубликовал в своем альманахе «Раут». Вот некоторые из них.

Похоже, Александр Васильевич Храповицкий считал прямо-таки своей обязанностью подгонять друзей литераторов, звать их на литературные подвиги, а не прохлаждаться в тенетах обывательства. Тому пример и еще несколько стихотворений, которые очень хочется привести.

И наконец еще одно послание – к Александру Семеновичу Хвостову. Дипломату, остряку, любимцу общества, товарищу Жуковского по Московскому Университетскому Благородному Пансиону, стихотворца. Мы приведем и ответ Хвостова Храповицкому, дабы подтвердить все сказанное выше о Хвостове.

По легкости слога и рифмовке стихотворения А. В. Храповицкого не уступают современникам, а иных и превосходят. И лишь род стихосложений, не обремененных глубокими мыслями о судьбах Отечества, шутливый их тон не позволили творчеству Храповицкого встать вровень с Державиным. Ему хватило ума на самоиронию – назвать Державина орлом, а себя пташкой.
Заканчивая рассказ о литературной жизни Храповицкого, не могу умолчать еще об одном акте его биографии, связанном с А. Н. Радищевым. Они были одногодки, и тем не менее Храповицкий преподавал русский язык будущему обличителю самодержавия. Наверное, Александр Васильевич сказал об этом Екатерине II, когда крамольная книга «Путешествие из Петербурга в Москву» взорвала тишь облагодетельствованного царствования.
Со школьной скамьи мы помним слова Екатерины II об А. Н. Радищеве: «Бунтовщик хуже Пугачева». И эти слова были сказаны именно в беседе с А. В. Храповицким 7 июля 1790 года, когда императрица закончила писать примечания к «Путешествию..» и отправляла их к заплечных дел мастеру Шешковскому, у которого пребывал Радищев.

Чтобы полнее представить фигуру нашего сановника, невозможно обойти молчанием случай с актрисой Лизонькой Урановой.
Склонная к лицедейству, Екатерина постоянно любопытствовала о положении в театре. В записке к Храповицкому от 7 января 1783 года она просит подготовить ей «...реестр всех музыкантов и танцовщиков, с прописанием сроков и жалованья».
В злополучном же 1789 году государыня в начале года не потребовала подобного отчета, а Стрекалов, ответственный за театр, не удосужился оповестить о состоянии дел. Между тем обнаружились беспорядки в театральном придворном управлении. На стол императрицы ложатся документы о необходимости заплатить актерам жалованье за девять месяцев, о выделении денег на содержание театров в нынешнем году. И высказывается, не очень навязчиво, мысль препоручить театральное дело Соймонову и Храповицкому.
Екатерина гневается: «Долго ли быть подобной срамоте, что театральным людям не заплачено осьмой месяц! Думаю расстаться с г. Стрекаловым вовсе, чтоб лишиться сего беспокойства, при всех прочих хлопотах. Прошу о сем наведаться подробно».
Она рассматривает театральные счета, сама перепроверяет их, делает распоряжение о выделении из казны денег, но с новым назначением тянет, будто предчувствуя будущие неприятности, и все же 8 февраля 1789 года предписывает Храповицкому: «Изготовьте увольнение Стрекалова от кабинета ради восстановления кредита и запрещение Каратыгину (предок знаменитого артиста XIX века. – 3. Т.), чтоб неокладных выдач не производил отнюдь без моего собственного подписания». Указы о театрах Екатерина несколько раз возвращает, а Храповицкий делает вид, что равнодушен к назначению, но видно, как он горит желанием покомандовать театрами.
Наконец 2 марта, поутру, Указ о театральном управлении на имя Соймонова и Храповицкого подписан. Статс-секретарь просит высокого покровительства и целует ручку.
Театр для Храповицкого дело знакомое, и служить бы ему по этой части до конца дней своих, если бы бес не попутал. А произошло вот что.
В театре Эрмитажа 29 января 1790 года дебютировала Лизонька Уранова в опере «Дианино дерево». И играла столь успешно, что обратила внимание на себя Екатерины II, пожаловавшей актрисе перстень в 300 рублей. При этом императрица велела передать на словах: «Как вчера пела о муже, так и перстень никому кроме жениха не отдавай».
Не перстень, конечно, а внешность заставили графа Безбородко волочиться за молоденькой актрисой. И, конечно, за чаркой вина граф просит содействия в сем предприятии своих друзей – Храповицкого и Соймонова:
– Вы же над всеми актрисочками начальники. Неужели не понудите полюбить меня эту простушку-вертихвостку.
Какие ухищрения предприняли два управителя, чтобы отвратить Лизоньку от своего жениха актера Сандунова, неизвестно. Об этом Храповицкий в своих «Памятных записках...» умолчал. Но совсем не написать не мог.
Талантливая актриса Лиза Уранова блестяще использовала свой дар. Во время спектакля в Эрмитаже она упала на колени перед ложей императрицы и умоляла решить судьбу ее по любви и согласию, а не по принуждению. Наверное, и про слова императрицы, вручение перстня сопровождавшие припомнила, «никому сего дара не давать, кроме любимого».
Как ни выкручивался Храповицкий, что Сандунов жил до этого с актрисой Михайловой, что под видом женитьбы он выманивает ее из театральной школы и прочее, прочее, Екатерина II близко к сердцу приняла любовный роман актеров и оказала им покровительство. Лизу венчали 14 февраля 1791 года в малой Придворной церкви, а потом перевели в московский театр.
Императрица надула губки на своего помощника, а тот на первых порах избегал ездить во дворец, сказавшись больным. На что самодержица улыбалась: «Знаю, отчего болен». Но, отстранив двух собутыльников от театра и подержав мину холодности несколько дней, в конце концов призвала Храповицкого к своим обязанностям. Опять потянулись дни чередой, опять императрица нет-нет да и толкнет своего секретаря в брюхо бумагами и, как в старые времена, скажет:
– Эк разъелся! Но с толщиною своею бегаешь проворно.
А еще добавляла весело:
– Часто посылаю за тобой и обязана заплатить за башмаки.
Иногда пышные формы Храповицкого вызывали у императрицы искреннее сочувствие, и она участливо советовала, увидев вспотевшего статс-секретаря:
– Надо для облегчения употребить холодную ванну. С летами же сие пройдет, я сама сперва много потела.
Храповицкий же счастлив снова служить и, если что, отвечать скромно, потупив взор: «...всякий день (праздник – не праздник) для меня равен на службу Ея Величества».
После этих слов так и хочется Храповицкого нашего поставить чуть ли не вровень с великодержавной правительницей. Но все-таки в истории личностям тесновато, и на пьедесталах остаются только истинно великие. Кстати, чувствовала ли Екатерина II свое место в истории? Конечно! И в ней она отвела для себя особое место. Иначе к чему бы ей хлопотать о собственном изображении на камее. Вот записочка к Храповицкому от июля 24 1786 года: «Скажите Леберехту, чтоб сыскал Сибирский аметист хорошего фиолетового цвета и вырезал на нем мой профиль как можно лучше и как можно похожее, инбуглио; после чего пусть сыщет также другой камень сделать камею».
А через год императрица в Царском селе вспоминает, что ее портрет неприлично долго не присылают: «Александр Васильевич, из Эрмитажа получила записку, что портрет мой, то есть sguisse Петергофскаго, в 1784 г. кн. Вяземским взят чрез живописца на фарфоровый завод. Я вас прошу съездить на тот завод и мой портрет ко мне привезти; ибо подобные вещи три года продержать слишком нахально. И потеряться может. Сей же оригинал Эриксона».

И наконец, почитаем страницы «Памятных записок...», дабы согреть душу упоминаниями о нашем земляке М. И. Сердюкове, дедушке Храповицкого. Да не упустим случая подчеркнуть все, что относится к земле нашей Тверской.
Конечно, Александр Васильевич не упускал случая напомнить императрице о своих корнях, поблагодарить за награды родственникам. Та отдавала должное гидростроителю М. И. Сердюкову и выделяла отца своего статс-секретаря В. И. Храповицкого.
Первое похвальное слово о Сердюкове записано после поездки Екатерины II в Вышний Волочек и Москву в 1785 году. Императрица в сопровождении звездной свиты, где сверкали князь Г. А. Потемкин, директор водных путей сообщения Н. П. Архаров, послы французский граф де Сегюр, немецкий и прочее, прочее, изволила восхотеть лично осмотреть судоходную систему и наметить расходы на ее улучшение.

Барка, построенная для Екатерины II

23 июня 1785 года Храповицкий записывает: «Герард и другие гидравлики похвалили шлюзы, изобретенные Сердюковым, приказано в честь ему поставить монумент».
Возможно, речь идет о четырех столбах, что встали в створе Тверецкого канала два у шлюза, и на Вышневолоцком водохранилище – тоже два. Только верные служаки выбили на граните не имя Сердюкова, а прославили императрицу.
Через год после посещения Вышневолоцкой водной системы Екатерина II едет из Москвы в Петербург, останавливается на ночлег в Твери, Торжке и 7 июля 1787 года в 5 часов приезжает в Вышний Волочек. После обильного ужина, который приготовили знатной путешественнице в Императорском путевом дворце, прежде чем отойти ко сну, императрица сличает текст Манифеста о дуэлях с немецким переводом оного, а потом вспоминает, что она в городе, где жил М. И. Сердюков, и расспрашивает своего статс-секретаря о нем.
Не раз, как мы видим, заходит разговор государственный о Вышневолоцкой водной системе. Следила императрица и за тем, как выполняются ее распоряжения. Через семь лет после поездки в Вышний Волочек Архаров рапортует о завершении строительства большого Мстинского шлюза. Императрица с удовольствием читает рапорт Архарова и сокрушается, что не осталось прямых наследников М. И. Сердюкова, дабы порадовались строению шлюза. Храповицкий заносит в «Записки»: «Тут вспомнили о деде моем, Михаиле Ивановиче Сердюкове, и со мною говорили о смерти сына его, а моего дяди Ивана Михайловича Сердюкова».
Проныра Храповицкий понимает, что, будучи на слуху, его братьям и сестрам могут перепасть самые неожиданные награды из того самого «мешка», что развязывает императрица в торжественных случаях, и потому напоминает об их существовании к месту и не к месту. Идет, к примеру, речь о войне со Швецией, о фамилии Бестужевых, которая извелась, речь императрицазаводит об отце Храповицкого, а статс-секретарь вворачивает слова о братьях и сестрах. Он горячо поддерживает разговор. Он смотрит в рот императрицы, когда заходит речь о дальних родственниках Храповицких «Юричах», но у него несносно заболевают зубы, когда нужно докладывать о самоубийстве своего племянника Михаила Сушкова. Почту московскую, в которой об этом сообщение, и письма юного писателя М. В. Храповицкому читает не Александр Васильевич, а Попов. Он и доносит Александру Васильевичу и мнение императрицы по этому ужасному случаю: «Вот какое воспитание: не вкоренен Закон Христианский».

 Заканчивая наше повествование о записях внука Сердюкова, вспомним слова, сказанные в самом начале о том, что «ни одна книга не может сообщить лучшего понятия об уме, характере и домашней жизни Екатерины». Наряду с государственными заботами Храповицкий заносит в «Памятные записки…» и ворчание по поводу худой бани, и как лежала в лодочке да почувствовала боль в пояснице, и что императрица пошла в мыльню к женщинам да упала и скатилась по лестнице, и что была в отчаянии от болезни Потемкина и прочее, прочее.
Императрица ценила Храповицкого. Она верила в его честность «...руку свою дам на сожжение в том, что он не берет взяток», и, пожаловав его в тайные советники, сделав сенатором, препроводила из дворца, весьма благосклонно приняла от Храповицкого три резные камня на прощание. Имел, оказывается, Александр Васильевич к тому времени такую возможность.
Однажды за туалетом в разговоре с И. И. Шуваловым, тоже записанным Храповицким, государыня пророчила себе: «Я уверена, что имея 60 лет, проживу еще 20 с несколькими годами». Увы, пророчество 1789 года не сбылось, и через семь лет Екатерина II скончалась в своей гардеробной. А. В. Храповицкий после смерти своей благодетельницы заседал в Сенате, был на виду. Не обижен он был и Павлом I, известным своей нелюбовью к приближенным своей матушки. Александр Васильевич получил в день коронации орден святой Анны I степени, а 15 сентября 1801 года возведен в чин Действительного тайного советника. Было это уже при Александре I и говорит об уважении к знаниям и уму нашего героя. Только жить Храповицкому оставалось всего три с половиной месяца. 29 декабря 1801 года Александр Васильевич скончался и похоронен на Лазаревском кладбище Александро-Невской лавры.
Детей после себя Александр Васильевич Храповицкий оставил, а вот с женитьбой не получилось. И напрасно пророчила ему 1 октября 1788 года, в праздник невест и женихов, Екатерина Великая, это ей, мол, поздно выходить замуж, а он в 40 лет может еще жениться. Не получилось.От него у Прасковьи Ивановны Гурьевой было четыре сына и две дочери. Сыновья в малолетстве утверждены в дворянство, записаны в гвардию. Но дальнейшая судьба их, как и дочерей, пока лишь предмет разысканий.

Из всех Храповицких Михаил Васильевич – самый нашенский. Можно легко догадаться, почему не прельстил его великолепный Петербург – блеск балов и великосветская болтовня салонов, служба в гвардии или мундир чиновника. От рождения Михаил имел физический недостаток, мешающий ему заглядываться на женщин, не позволявший полировать паркет в мазурке, а потому избегал их. У него одна нога была короче другой. Скорее всего, поэтому и провел все дни свои в имении Бережок, что расположено на берегу озера Песьво нынешнего Удомельского района.

Современный вид имения Храповицких в Бережках. Фото 2001 г.

Впрочем, хромота не такой уж и недостаток для женщины, желающей покомандовать дворней да называться дворянкой в первом  поколении, ведь за Михаилом Васильевичем числилось два десятка деревень и несколько сот подданных. И, скорее всего, осознание собственной ущербности не позволяло ему пускать женщин на свой порог, с годами это стало привычкой, второй натурой. Он легко мог  стать знатным вельможей, будучи другом любимца Павла I  Александра Аракчеева, но остался до смерти своей надворным советником. И вот что он отвечал на убеждения брата Петра Васильевича служить и выслужиться: "Нога моя делает меня человеком не публичным и не разъезжим, но пристойнее мне вести жизнь уединенную и сидячую. Склонности мои – читать, сочинять и размышлять - заставляют также искать жизни свободной. Правда, часто я себя укоряю, что живу на себя и не жертвую собою пользе общей. Но когда рассуждаю, что, содержа в порядке, в благосостоянии те 200 душ, которые судьба мне подчинила, когда их сберегаю и возможное добро им доставляю, почитая себя их дядькой, то полезен и я части общества, а что часть их мала, тому не я виною. Философия, примеры других и собственные опыты удостоверяют меня, что, когда человек духом спокоен, тогда имеет все возможное смертному благоденствие. Я нахожусь в этом счастливом положении. Совесть меня не укоряет: желания обузданы. Ни честолюбие, ни любостяжание, ни слава пустая не раздражают. Не лучше ль оставаться при своей сфере? Шаг вперед, может быть, при всем спокойствии будет первый шаг к расстройке и гибели".

		По-моему, лучше и не скажешь,  лучше не объяснишь образ жизни Михаила Васильевича Храповицкого. "Истинный мизогин", – повторяли женщины однажды услышанное, непонятое слово, имея в виду Михаила Васильевича. А тот будто и не замечал такого к себе отношения и продолжал тянуться к изящному, философствовал с немногочисленными гостями из родни и редко кого посещал в окрестностях. На несколько дней уезжал Михаил Васильевич разве что в Петербург, на Литейный проспект, где жил его друг Аракчеев. Потом стал ездить к нему в новгородское Грузино. Но случалось это раз в два-три года. Почаще ездил в Вышний Волочек, но больше по делам службы, будучи трижды избранным уездным предводителем дворянства. В Вышнем Волочке был у Храповицкого дом деревянный на маленьком дворике, чуть ли не Сердюковым еще построенный. Напомним, что Михаил Васильевич приходился внуком знаменитому гидростроителю-самоучке. Тот в свое время купил в приданое своей дочери Елене, выходившей замуж за В.И. Храповицкого, несколько деревень по реке Цне.
Троицкая церковь		Так что вполне возможно, что небольшой домик в Вышнем Волочке мог перейти в наследство именно Храповицким.

Вот как описывает обстановку этого дома современник М.В. Храповицкого, его племянник Н.В. Сушков: "Дом отличался чистотою, старинными кожею обитыми креслами и софою, с медными пуговицами, раскидными столиками. А еще портретами императоров и императриц – от Петра до Александра, родных хозяина: Храповицких, Сердюковых, Сафоновых и Сушковых". И куда разметали эти сокровища буйные времена – вздохнешь невольно.
Даты жизни Михаила Васильевича мы возьмем самые достоверные – из надписи на могильной плите, что лежит вот уже почти двести лет на кладбище у Троицкой церкви недалеко от Удомли. Вот текст: "Здесь погребено тело в бозе почившего надворного советника Михаила Васильевича Храповицкого, родившегося в 1758 году сентября 17 числа, переселению благотворной души к вечном правосудию последовать в 1819 году февраля 20 дня на 67 году от рождения к душевному прискорбию 869 душ его подданных крестьян и дворовых людей, которых наградил полной свободою. Благодеяния сего великого мужа да не изгладятся из душ в бесконечные веки".

Мы еще вернемся к рассказу об отпуске на волю Храповицким крестьян, а пока поведаем об образе жизни нашего отшельника в Бережке.
Наверное, потому не любил женщин Михаил Васильевич, что осознавал всю странность своего философского бытия и понимал, как мало дней надо с ним провести даже пылкой романтической натуре, чтобы начать крутить палец у виска. Судите сами: круглый год дворянин ложится и встает только по солнцу, с мая по сентябрь не зажигает свечи в доме – только солнце определяет ритм жизни. Почти безвыходно Михаил Васильевич в саду, прикармливает домашних и вольных птиц, не дозволяя звучать ружейным выстрелам. Заходит на пасеку проведать пчел, а то удит в озере Песьво мелкую рыбешку. А чтоб приблизить свои мысли к высоким идеалам, ставил Михаил Васильевич в саду памятники. Главным образом посвящались они умершим друзьям и родственникам и сопровождались надписями да изречениями, на которые горазд был Храповицкий. Кому он заказывал бюсты, делал ли сам – остается загадкой. Пока.
Кроме обыкновенных людей, в числе которых наверняка был и его брат А.В. Храповицкий, статс-секретарь Екатерины II, были и две царственные особы, которым принадлежали бюсты. Дело в том, что приобрел Михаил Васильевич деревянную галерею, устроенную в Вышнем Волочке в 1785 году для Екатерины II, приезжавшей в тот год самолично смотреть ход барок на Вышневолоцкой водной системе. Галерея была устроена у Цнинского шлюза и сохранялась как реликвия. В 1791 году Михаил Васильевич сумел убедить вышневолоцких градоначальников уступить ему галерею за сходную цену и перенес ее в свою вотчину.
И вот под сенью развесистых деревьев галерея, называвшаяся Михаилом Васильевичем, из благоговения перед Екатериной II, храмом, прописалась в Бережке. Стояли в ней два бюста – Петра I и Екатерины II, и висели две, в золотых рамах, доски. На одной стихи:

На другой доске объяснение, откуда взялась галерея и почему устроена:
"В 1785 году, в мае, императрица Екатерина II, в провожании послов: Римско-Императорского, Великобританского и Французского, из С.-Петербурга прибыла в Вышний Волочек: осмотрела состоящие там водохранилища и каналы внутреннего судоходства, определила великие суммы для построения шлюзов и бейшлотов, на место бывших деревянных, указала поставить памятник первоначальному строителю их гражданину Сердюкову. Идущий к Петербургу Гжатский караван смотрела из спецгалереи на Цнинском шлюзе, нарочно для нее поставленной. Потом материнскими глазами и сердцем провожая караван тот в Боровицких порогах, при Потерпильской пристани села на суда, из обыкновенных барок построенные, и отплыла в С.-Петербург, осмотря лично судоходные реки. Во время путешествия невооруженная гвардия ее охраняла, но усердие лоцманов и гребцов из простого народа, на судах работавших, радость народа всеместно Ее  встречала, благословения Ей сопутствовали, благодарность провожала Ее.
На память сего происшествия куплена сия галерея и поставлена здесь, как храм, милосердию Екатерины посвященный, 1792 года.
Современники, сопровождавшие путь Ея, были: Ник. Пет. Архаров – главный директор, Ник. Яков. Тиньков – Директор. Советники: Лог. Мих. Манзе(Манзей. – 3.Т.), Ив. Сер. Путилов и директор Як. Ив. Гинзель, которые все награждены Монаршею тогда милостию, также гг. предводители дворянства и прочие гражданские чиновники".
Можно представить, с какой гордостью Михаил Васильевич показывал немногочисленным гостям галерею-храм, бюсты и уж если чувствовал родственную душу, то доставал из шкафа листы и читал свои стихотворные опусы или садился за венский рояль. И сейчас, глядя на полуостров с остатками усадебного дома из красного кирпича в Бережках, настраиваешься на философский лад. А двести лет назад, когда только книга была спутником отшельника, легко представить упоение вечера, тишину которого нарушают лишь пение птиц, жужжание пчел да звуки венского рояля, плывущие над озером, садом, вдоль аллеи белых берез.
Михаила Васильевича, наверное, мало волновали хозяйственные заботы, потому-то с такой легкостью отпускал после своей смерти крестьян на вольные хлеба. С молодости проникся он, до потрясения, творчеством, философией. Он благодарил судьбу за учение в доме профессора Модераха, что послала она ему товарища по учебе П. Н. П. (?), что была у него сестра литератор Мария Васильевна Сушкова, подбиравшая ему хорошие книги, "избавившие от предрассудков".
А вот что пишет Михаил Васильевич 16 ноября 1805 года при свете свечи о своем воспитании: "Июнг и подобные помогали развиться рассуждению и добродетели. Я начал надзирать за собой. Любить веселое спокойствие духа, удерживать врага своего – природную вспыльчивость и услаждаться малыми благотворениями, какие мог тогда сделать. Первый из них опыт поселил прочное навсегда к тому стремление. Любовь родителя, благодарность и доброхотство живших в доме, ободряя, подкрепляли мои чувствования. На 16-м году я начал писать. Начальные опыты моих размышлений, в неразлучной связи их с жарким чувствованием, оставляю в том виде, каковы они были, и, как давнюю картину минувшего и никогда поновиться не могущего возраста, храню в особенном пакете с надписью".

Эти юношеские мечтания превратились в созерцание жизни человеком, у которого уйма времени, и которого окружает одна только природа, и который отмахивается, как от назойливой мухи, от хозяйственных забот. Вот его мысли на этот счет: "С тех пор истинную жизнь полагая в чувствовании, в думах и деяниях, совесть услаждающих, я любил описывать, что чувствовал и думал. Что делал, то хранится в совести. Из сочинений моих, что живейшим в чувстве обретаю, то извлекаю здесь, в том порядке лет, как оно рождалося в уме и сердце, дабы в природной связи своей видеть начало, продолжение и приближающийся конец свойств душевных видеть постоянно пребывающее и то, что от времени изменяется, ощутить плод каждого возраста жизни".
Извлечем и мы из древности лет высокий слог поэзии затворника природы, которым он обменивался со своим братом Александром Васильевичем Храповицким. Это были родственные души, что ярко показывает переписка между братьями. Вот несколько писем А.В. Храповицкого к брату в Бережок.
"Любезный братец Михаиле Васильевич. За слабостию глаз, вы не хотели купить книгу из моей библиотеки, но теперь требуете – которую при сем посылаю.  Известны ли вам прочие поэмы Г. Делилля:

"Получив письмо ваше поздравительное с прошедшими праздниками, и благодаря вас от имени Прасковьи Ивановны (Гурьева, гражданская жена А.В. Храповицкого. – З.Т.) и от себя, радуются, что вы здоровы и живучи весною в деревне, занимаетеся оранжереями вновь устраиваемыми: желаю вам успехов щастливых в царстве произрастаний, продолжения здоровья и спокойства. Хочете ведать обо мне: я равным образом, принося Богу благодарение, теперь здоров, праздники Пасхи проводил дома, не муча ни себя, ни лошадей пустыми разъездами и развозом визитных карточек. Нынешнюю неделю во всякое утро был при должности и исправлял звание Сенаторства, на кое вы, братец, и стихов мне ещё не сочинили. Я не в вас, и, вспомня о новозвании вашем теперь же, наскоро, не упуская почты, стихи свои скороспелые к вам посылаю – худы они, я в том с вами согласен – но должен был следовать обычаю, чтоб к стихотворцу писал в стихах же стихотворец – мы, притом еще и братья родные, следовательно, и шутить нам вольно:

На это шутливое поздравление с избранием на должность уездного предводителя дворянства Михаил Васильевич, конечно же, ответил, и тоже стихами:

Я было пошутил, а вы и в правду прислали мне стихи, да и, стихи серьезные – оставьте этот слог, он приличен временам героическим – особливо же ко мне никак нейдет, совсем не к лицу – вместо храма, вами воображаемого, я вошел в хоромы пустые, то есть нежилые – не нашел старинной барыни, вами описываемой, которую представляю себе в подкапке и телогреи, видно, что она с той квартеры съехала давно.  Желаю вам успеха в постройке удобных теплиц, и ежели надобны какие семена, то прошу отписать. – Я зимою и летом живу в городе, а именно в огородке дома, мною нанимаемого, и столько же чужд города, как и мест загородных. Скажу я благодарность вашу Карлу Ивановичу, сколь скоро его увижу. 22-го мая 1794".
Ответ А.В.Храповицкого:

"Искренно благодаря за поздравление меня с именинами и за желания, к тому присоединенные, поздравляю и вас с днем Ангела вашего, ибо 6-го числа чудесничал ваш соименный. Как автор и пиит, отпразднуйте вы сей день с Музами, вам послушными и вас любящими.

Кажется, что все Музы попали в стихи, к вам теперь отправленные, следовательно и переселились они на Песьво озеро – наблюдайте, братец, чтоб они не ленились, заставляйте их писать, и стихи ко мне присылайте. Прасковья Ивановна в прозе приносит покорную благодарность за ваше к ней приписание и что вы еще помните ее. 4-го сент. 1794".
"В каком состоянии дошло до меня письмо ваше, увидите из лоскута, при сем приложенного – не причиною ли тому девиз? Что касается до помещения в Вышний Волочек Николая Ивановича Лодыгина, то он определен туда Городничим 6-го числа нынешнего месяца и Указ на сих днях будет послан. Я месяца два в великих был хлопотах: продали дом, мною нанимаемый, должен был искать другой и с тягостию моею перебираться, все укладывать и опять разбирать бумаги и библиотека в таком беспорядке, что во все время не мог приняться за перо, и у знать, где, что лежит. Тут поревновал я вашему житью-бытью и написал: "Жизнь сельская". 18-го Июля 1799".
Если мы опубликовали стихотворения из конверта Александра Васильевича, что присылал он в Бережок, то названное стихотворение просто обязаны опубликовать, так как оно посвящено жизни Михаила Васильевича на природе, как ее представляет петербургский сановник. Сопpoвождает стихотворение ироничная ремарка под заголовком: ЖИЗНЬ СЕЛЬСКАЯ (Кража из разных авторов.)

Александр Васильевич упрекает брата в серьезности излишней его творчества "приличному временам героическим". Но бывал его брат и насмешлив. Николай Сушков порылся в бумагах дяди и обнаружил не что-нибудь, а эпиграммы! "Его ли сочинения, – не ручаюсь, – предостерегает Сушков, – однако же в них есть помарки и поправки". Надо полагать, сделанные рукой М.В. Храповицкого. Вот эти эпиграммы:

И чтобы закончить образ отшельника-философа, расскажем о чудачествах его, связанных с природой. Любил Михаил Васильевич, к примеру, не совсем поэтичное дерево – осину. За что, непонятно, но любил: "...шумит без ветру, разговаривает и с философом, рассеивает меланхолию его и составляет, так сказать, приятное с ним общество".
На своем полуострове в Бережке наш философ вырастил кучу кудрявых осин вокруг беседки, названной храмом Муз, о чем и написано над входом:

В беседке стоял столик с бумагою, перьями и чернилами. Можно представить Михаила Васильевича, откинувшегося в кресле, скрестившего руки на груди и задумчиво закусившего гусиное перо. А со стен беседки взирали на него богини Меланхолии и Парнаса. Над Парнасом же возвышалась урна – символ кратости жизни. И стихи напротив Меланхолии:

О бренности существования поэт философствовал и в другом месте, более глухом, на диком камне. И здесь была надпись, и тоже стихами:

Этими словами и закончим рассказ об уединенной жизни нашего героя, а перейдем к другим его деяниям, попавшим в историю России.

Мы уже упоминали о дружбе Михаила Васильевича со всесильным графом А. А. Аракчеевым. А началась эта дружба в конце ХVIII века, когда предводитель дворянства Вышневолоцкого уезда М.В. Храповицкий отправил Аракчеева, жившего недалеко от деревни Бережок, в Гарусове, в числе бедных дворян в Кадетский корпус Санкт-Петербурга. С того и началась карьера будущего всесильного временщика – "без лести преданного".
Александра Андреевича отличало редкое чувство благодарности к тем, кто однажды ему помог, и потому до конца жизни М.В. Храповицкого он испытывал к нему чувство признательности. Одно из своих писем в Бережок из Гатчины в марте 1795 года, отчитываясь о своих успехах, он заканчивает фразой "пребуду с моим почитанием на веки верным и покорным слугой", Михаил Васильевич всегда был желанным гостем Аракчеева – в Санкт-Петербурге ли, в Грузинах, куда выбирался раз в два-три года.
Случайность, конечно, что юношей Аракчеев попал на глаза предводителю дворянства и тот похлопотал о его судьбе. Но не случайна доброта, сочувственность к людям, что доказывает и широкий жест М.В. Храповицкого в отношении освобождения крестьян от крепостной зависимости.
Но тут сделаем отступление и поговорим об учреждении свободных хлебопашцев, предвестника нескорого еще освобождения крестьян от крепостной зависимости, последовавшей только через пятьдесят восемь лет, в 1861 году.
Александр I воспитан был либерально и только заступил на престол, как захотел прославить свое царство улучшением жизни низшего сословия – крепостных крестьян. Об этом нашептывали ему наставники, а горячего сторонника нашел он в лице сына фельдмаршала С.П. Румянцева, воспитанного за границей и взиравшего на крепостное право как на дикость несусветную. Сергей Петрович был сторонником "постепенного уничтожения рабства". Проект Румянцева об освобождении крестьян был встречен в штыки генерал-прокурором Г.Р. Державиным, усмотревшим в издании общего закона об освобождении крестьян, что: "...помещики усмотрят… первое потрясение их собственности, а крестьяне возмечтают о неограниченной свободе". А потом генерал-прокурор прибавил, что хотя по древним законам и нет права владельцев на рабство крестьян, но, прикрепив их к земле, ввели рабство в обычай, который, "утвердясь временам, соделался столько священным, что прикоснуться к нему без вредных последствий великая потребна осторожность".
Проект Румянцева обсуждался в Государственном совете – оспаривался, исправлялся, но постепенно пришел к одобрению. И только Державин стоял на своем, доказывая императору несвоевременность Указа о вольных хлебопашцах, возвращая его не раз и не два. В конце концов Александру I это надоело, и он ударил кулаком по столу, прикрикнул на своего подчиненного: "Гаврила Романович, как вы против моих указов идете, когда ваша должность – подкреплять их и настаивать на исполнении".
20 февраля 1803 года Александр I утвердил правила, при которых определены условия превращения крестьян в свободных хлебопашцев. Вот они:
"1. Помещик дает крестьянам личную свободу с утверждением за ними в собственность земли за определенную сумму, которая вносится при совершении отпускной.
2. При увольнении плата рассрочивается в года, или назначается число лет, в продолжении которых они обязаны исполнять в пользу помещика повинности.
3. Крестьяне, оставаясь крепкими земле, заключают с помещиками условия, на основании которых, владея его землею, обязываются на известное число лет, по жизнь его или навсегда, исполнять известные повинности или платить оброк деньгами или продуктами".
Новый закон был встречен по-разному. И с особой радостью М.В. Храповицким, высказавшим такие мысли по этому поводу: "Россия слывет монархией. Самодержавный государь постановляет законы основанием и мерою власти своей. А внутри что? Тысячи господ, больших и малых, владеют неограниченно третьей, может быть, частию народа. Взглянуть на нравственность господствующих – ощутится состояние повинующихся. Друг человечества обольется слезами... есть повод представить Дворянству сделать постановление, как далече простираться довлеет право владеть людьми, братьями по человечеству?"
Кроме мыслей Михаил Васильевич написал оду на достопамятное в России постановление о состоянии свободных хлебопашцев высочайшим императора Александра I указом февраля в 20 день 1803 года. Публикуем отрывок из оды:
"Ода М. В. Храповицкого на достопамятное в России постановление о состоянии свободных хлебопашцев высочайшим имп. Александра Первого указом февраля в 20 день 1803 года.

.Радость взахлеб, восторг по поводу Указа о вольных хлебопашцах, что хорошо просматривается в "Оде...", тем не менее не поставили отшельника из Бережка в первые ряды помещиков – освободителей крестьян, получивших за подготовку этого указа табакерку со своим портретом. Кстати, и автор Указа С. П. Румянцев стал только вторым. Он освободил крестьян в ноябре 1804 года: 39 душ крестьян в Ярославской губернии, 126 – в Вологодской и 34 души в Рязанской – со своею землею, без всякой платы и какого бы то ни было оброка. А первым освободителем крестьян стал воронежский помещик Петрово-Соколов, освободивший в апреле 1804 года сразу 5001 душу крепостных Валуйского уезда со всею землею, с обязательством уплатить в течение 19 лет 1,5 миллиона рублей.
Сам же Михаил Васильевич принял решение "присвоить звание свободных хлебопашцев своим крестьянам только после своей смерти и то при несколько странных обстоятельствах. Управитель имения М.В. Храповицкого Николай Васильевич Большаков, помня мысли и слова своего господина о "вольных хлебопашцах", приехал к графу Аракчееву, долго плакал вместе с графом о "незабвенном благодетеле" и сильно радел о точном исполнении завещания обратить поселян Бережка и окрестных селений в людей свободных без всякого вознаграждения.
А.А. Аракчеев дал ход завещанию М.В. Храповицкого, вручив бумаги самому императору. Но Александр I для соблюдения порядка передал завещание в комитет министров, где управляющий И.П. Колосов должен был "понять волю временщика и желание монарха". Племянник М.В. Храповицкого Н.В. Сушков, один из наследников имущества дяди, и хотел бы получить какую-то компенсацию за освобожденных крестьян – деньги всегда нужны, но не посмел идти против всесильного Аракчеева, для которого желание его друга было законам. "Я махнул рукой, – пишет Н.В. Сушков, – нельзя против рожна прати, Аракчеев порядочный рожон. Однако ж Колосов... доложил дело так, что, несмотря на полную готовность членов угодить Аракчееву, комитет министров принужден был основаться не на последнем письме Храповицкого, а на законе, по смыслу которого, обращение крестьян помещичьих в вольные хлебопашцы допускалось не иначе, как по обоюдному согласию одних с другими (крестьян с помещиком) условию, с высочайшего утверждения, и не по смерти владельца, а заживо".
Но, вероятно, сыграло все-таки свою роль вмешательство Аракчеева. Государь взял бумаги с делом Храповицкого у себя, отправляясь в одно из своих путешествий в Архангельск, и здесь в присутствии статс-секретаря Николая Назарьевича Муравьева, писателя-агронома и отца будущего графа Амурского, повелел крестьян Храповицкого обратить в вольных хлебопашцев.
Не получив компенсации за земли, отданные крестьянам, родственники Михаила Васильевича стали жаловаться императору. Главным в этой тяжбе был П.В. Сушков. Именно на него жаловался через много лет Н.В. Сушкову бывший министр финансов граф Егор Францович Канкрин: "Я, батюшка, никогда не прощу дерзость против моего благодетеля вашему брату. Петр Васильевич затеял эту тяжбу с покойным императором".
Широкий жест сделал император Николай I. Вступив на престол, он выдал наследникам М.В. Храповицкого вознаграждение за имение в сумме 50 тысяч рублей ассигнациями, которое стоило гораздо больше и, по словам Н.В. Сушкова, "…не приобрести бы и за 50 тысяч рублей серебром".

1. Большая Советская энциклопедия. 3-е изд. Т.28. – М., 1978
2. Русский биографический словарь. Т. 31. – М., 1999
3. Знаменитые россияне XVIII – XIX вв. – СПб., 1995
4. А.В. Храповицкий. Дневник 1772 – 1793 г.г. СПб., 2-е изд. 1991.
5. Н.В. Сушков. Записки о времени императора Александра I// Вестник Европы. 1867. Том II. – №6
6. Н.А. Архангельский. История Удомельского края. 1993.