Стартовая страница Рейтинг@Mail.ru

Краеведение у истоков российской культуры

Вышневолоцкий историко-краеведческий альманах №11, стр. 103-152

 

Л.Н. Терновская

     
Л.Н. Терновская. Фото 1927 г.
Воспоминания
Промчится жизнь, любовь в былое канет.
Всё испытай и всё переживи,
Но никогда нас не покинет память –
Воспоминанье о былой любви.
А. Дементьев

 

 

 

 

И.А. Рябов
в Вышнем Волочке

У давней дружбы есть много прав: одно из них – право на воспоминания. А на склоне лет эти воспоминания пробуждаются всё чаще и чаще, и в памяти тщательно и со светлой грустью хранится прошедшая молодость, промелькнувшее счастье, несбывшиеся надежды. Ведь счастье потому и счастье, что оно короткое. Я хочу вспомнить о встречах с интересными людьми в мои молодые годы, значительных потому, что впоследствии эти мои знакомые стали известными литераторами, поэтами, писателями, а другие – достаточно видными журналистами и корреспондентами центральных газет.

Вид на каналы и улицу Первомайскую. 1930-е гг.

Был 1927 год, август. Я работала корректором вышневолоцкой уездной газеты «Наш край» (тогда были губернии и уезды). Стаж у меня был еще совсем небольшой. Редактировал газету некто Гринблат. В августе, на время отпуска редактора, из Твери был прислан на временную работу молодой сотрудник областной газеты «Смена» некто Рябов И.А. Встреча была очень неожиданной. В мою маленькую корректорскую комнату (она была почти проходной) вбегает веселый выпускающий газеты Леша Исаков, с ним рядом – молодой парень: «Знакомьтесь – Иван Рябов, будет временно редактировать газету!» Я как взглянула, сразу покраснела, смутилась и почему-то разволновалась. Его взгляд, пронзительно ласковый, чуть с насмешкой, остановился на мне. Спросил, как зовут, уроженка какого города. Сразу обратил внимание на афишу театра, которая висела на стене. Заинтересовался репертуаром театра, посещаю ли его. Затем попросил меня ознакомить его с достопримечательностями города. Я дала согласие и свой адрес.
И на следующий день я, сестра и подруги уже ждали его к назначенному часу. Вот идет он по улице, развернув и читая газету, смотря на нумерацию домов. Мы волновались, он, поздоровавшись со мной и познакомясь с остальными, удивился, что сопровождать его буду не я одна, а все. «Я не рассчитывал, что мне придется одному быть в такой девической компании», – сказал он. Девушки обиделись и сказали, что они не пойдут, а я предупредила, что без них я тоже не пойду. Пришлось уговаривать обидевшихся, и в таком дурном настроении мы пошли на прогулку на Тверецкий шлюз. Но Иван Афанасьевич, быстро освоившись с нашей компанией, шутил, смеялся и иногда по-доброму злословил. Мы включились в этот ритм, и смех и шутки, декламация стихов продолжались на этом так неожиданно образовавшемся «пикнике». Иван Афанасьевич не только декламировал, но и пел стихи на свой собственный своеобразный мотив, трудно воспроизводимый. И когда Тоне удавалось скопировать, он неудержимо смеялся. Вообще, он смеялся искренне, по-детски, раскатисто – это всем нравилось, чувствовалась цельность его натуры.
Сестре, Нине и Наде он очень понравился, мне, конечно, тоже. И так началась эта дружба, эти чудесные летние дни и вечера, проводимые с Иваном Афанасьевичем. Мы были безмерно счастливы, покорены его обаянием, остроумием, простотой. Ему мы казались немного наивными, недостаточно включенными в окружающую жизнь, хотя он чувствовал нашу непосредственность, искренность. Но он не мог нам уделять достаточно внимания, т.к. он был целиком поглощен работой, и свободного времени у него было мало.

Работники Вышневолоцкой типографии. Около 1928 г.
Крайняя слева Л.Н. Терновская

Газета выходила из печати с опозданием (в то время это – обычная картина): техника в типографии слабая, шрифта не хватало, набор ручной, да и цензура по решению начальства иногда не допускала к печати неугодный им материал, приходилось подчас переверстывать газету. Эти обстоятельства задерживали Ивана Афанасьевича на работе допоздна, да и мне приходилось ждать, пока не выйдет пробный номер газеты из печати. Возвращались вместе, и я проникалась всё большим чувством уважения и влечения к нему. Но отпуск редактора, которого он заменял, подходил к концу, и надо было расставаться. Казалось, такой напряженный длинный рабочий день не утомляет, хотелось кричать от радости и счастья.
На своей месячной работе редактора Рябов поставил себя так, что его все уважали, с его мнением считались. Газета оживилась, появились остроумные фельетоны с подписью «И.Р.». Отличительная черта Ивана Афанасьевича – работу он ставил на первый план, стремился, чтобы результаты были заметными, чтобы цель была достигнута. Весь коллектив стал активнее, сплоченнее, заметки острее и своевременнее. В честь его краткого пребывания в Волочке и его отъезда все работники сфотографировались, была приглашена и я.
Наступил день отъезда. Рябов позвонил мне по телефону, что заедет ко мне домой попрощаться, и просил его проводить. Тогда еще не было автобусов, и на вокзал ходили пешком или нанимали извозчика. И вот к вечеру подъезжает двуколка, и мы едем вдвоем, на облучке правил извозчик. Было нежное и грустное прощание, обещания писать… Первые дни после его отъезда я не находила себе места. Но молодость взяла свое – включилась в работу, снова в компании подруг, и вокруг «ухажеры». Поуспокоилась.
Кстати, я только после его отъезда узнала, что Иван Афанасьевич был женат. Мне было горько и неожиданно это узнать, но, с другой стороны, разве я могла его в чем-то обвинить. Он об этом со мной если и не говорил, но и не скрывал этот факт. Мне он абсолютно ничего не обещал, относился честно, бережно и ласково. Просто у него такая натура – цельная, правдивая, но влекомая к женскому полу. Значит, винить некого, а мне надо забыть его, вспоминая лишь тот период как незаконченную дивную сказку.

 
И.А. Рябов, Б.Н. Полевой, Г.В. Пантюшенко. 1927 г.

Они дружили – Рябов, Полевой, Пантюшенко. С последним я не была еще знакома, но скоро узнала и его.
Полевой и Пантюшенко присылали нам несколько раз свои открытки. Они вырезали фотографии своих портретов из газеты и приклеили к открыткам, соответственно подрисовав к одной бороду и усы книзу, к другой усы кверху. К ним сделали забавные надписи. Мы тоже постарались «сочинить» им «стихи», на которые они тогда вроде бы обиделись, недооценив нашей шутки.
(Отрывки из воспоминаний Л.Н. Терновской о Борисе Полевом опубликованы в ВИКЕ № 10 стр. 47 – 54. – Ред.)
После отъезда И.А. Рябова из Волочка я получила от него письмо из Твери:
«30 сентября 1927 г.
Дорогая Людмила Николаевна!
Извините, что задержался с выполнением своего обещания – дать Вам совет о книгах. Этот совет вы найдете на втором листочке. А здесь – разрешите передать Вам и потом «подростку» (если в Волочке еще не забыли, кому принадлежит этот псевдоним) мой привет и самые лучшие пожелания. Я вошел снова в тверскую колею, в тверскую лямку. И отсюда Волочек представляется мне в довольно милых тонах. Я не могу пожаловаться на август, проведенный мной в вашем городе – среди хороших парней и еще более хороших сердечных девушек. Буду рад, если так называемая «судьба» приведет встретиться с ними и – еще лучше – поработать вместе. Как вы живете? Не перевели ли вас в другое помещение? Я получаю «Наш край» и почти не нахожу в газете корректорских ошибок. Я радуюсь за Вас и немножко печалюсь за себя. Ведь Исаков уверял меня, что с моим отъездом из Волочка «у нашей Людмилы Николаевны будет больше ошибок». Оказывается, что все-таки, нет пророков в своем отечестве. Так ведь, Люда? Я был бы рад, если бы вы написали ответ. Еще раз привет! И. Рябов.

Райисполком. Около 1930 г.

И еще привет Ниночке. Жаль, что не удалось видеть ее перед моим отъездом. Желаю ей стать заведующей Метеостанцией».
Желание Ивана Афанасьевича сбылось: в 1928 году он назначается редактором вышневолоцкой газеты «Наш край».
Редактируя нашу газету в августе 1927 года, он быстро нашел контакт с коллективом редакции, рабселькоровским активом. Его простота и дружеское отношение со всеми создали теплую обстановку. Все его просто называли Ваней. И когда он снова появился в роли постоянного редактора газеты, все были довольны и благожелательно настроены. Но они знали и его требовательность, его взыскательность, поэтому добросовестность и старание прилагали в полной мере.
Потом я поняла, что мне выпало большое счастье работать с И.А. Рябовым, впоследствии ставшим замечательным журналистом, публицистом, фельетонистом и писателем, проработавшим в «Правде» более 20 лет.
Начались будние дни. Рябов всегда посещал премьеры спектаклей в театре, после чего в газете появлялась рецензия. Обладая удивительной способностью улавливать всё новое, интересное, выдающееся, замечал он при этом многие негативные стороны, всякие уродливые явления жизни. В его голове часто созревала какая-либо интересная мысль, которую он неизменно излагал в печати. Вместе с тем его коробили закостенелые взгляды некоторых местных «тузов», которые ставили препоны претворению в жизнь этих новаций. Он работал со свойственным ему жаром и темпераментом, всегда упорствовал во имя правды, бичевал всё мешающее двигаться вперед, причем очень удачно пользовался жанром сатиры.

Ул. Московская, 1920-е гг.

Самой главной целью его жизни была работа, приносящая пользу. Он любил газету и со всей энергией, мастерством трудился взволнованно, вдохновенно. Писал с присущей ему прямотой и искренностью. Любил родную землю, ее природу, людей, обладал прекрасной памятью, декламируя стихи современных поэтов и классиков. В редакции газеты при нем был создан литературный кружок, выпущена литературная страница, в которой приняли участие Б. Полевой из областной газеты «Смена» (рассказ «Полундра»), Ярцев (рассказ «Талант»), Г. Пантюшенко (стихотворение «Сестре Шуре») и Рябов (маленькое стихотворение).
Для Волочка это была сенсация.
Страница открывалась короткой аннотацией Рябова, были помешены фотографии авторов, за исключением самого Рябова. У читателей появление литературной страницы вызвало большой интерес. Иван Афанасьевич радовался успехам, был окрылен.
В аннотации говорилось, что в скором времени тверская группа писателей организует литературные вечера в фабричном районе нашего города и школе №1 второй ступени. (Но, к сожалению, замыслы не осуществились, т. к. И.А. Рябов вскоре вынужден был покинуть В. Волочёк).
Итак, Иван Афанасьевич был весь в работе. Своим сугубо личным чувствам он придавал второстепенное значение. Мы были и горды, и очень счастливы, что Иван Афанасьевич нам уделял особое внимание (может, нам это казалось?). Во всяком случае, в театре, когда мы сидели своей «тройкой» или «четверкой» на последних местах, он, имея литерное место в первых рядах, почти всегда после первого действия садился к нам в последний ряд, где мы с удовольствием теснились, чтобы дать ему место. У него не было чванства, кичливости, он не считал это для себя унизительным, а делал так, как ему подсказывали его собственное мышление и желание.
Однажды, гуляя все вместе, при возвращении домой мы получили от Ивана Афанасьевича предложение зайти к нему на квартиру – посмотреть, как он живет. Хозяйка у него была требовательная, и он боялся ее потревожить в поздний час (около 11 часов ночи). Поэтому мы по его инициативе влезли все через окошко. Посидели, пошутили, погуторили «шепотом», потом таким же способом вылезли из окошка. Не знаю, как – ему досталось от хозяйки или всё прошло незамеченным. Но на другое утро в типографии подходит один наборщик, который очень благоволил ко мне, и говорит: «Доченька, что я вчера видел-то! Я глазам своим не поверил. Вы и другие девушки к моему соседу в гости пролезали через окно. Ай-ай-ай!» Мне было очень стыдно, хотя в действиях наших не было никаких дурных намерений.
Хочется коротко рассказать о коллективе типографии того времени. Не хочу ни преувеличивать, ни идеализировать, но такой рабочий коллектив, пожалуй, сейчас трудно найти. Наборщики, печатники, переплетчики – все были дружны, работали много, получали зарплату небольшую, имели семьи, многие нуждались, но никогда, пока я там работала восемь с половиной лет, не слышала от них грубого слова. Конфликтов, сплетен среди них не наблюдалось, и никакого ропота за задержку на работе у них никогда не было. Всегда шутки, пересмешки, готовность помочь друг другу.

Работники Вышневолоцкой типографии. 1927 г.
Л.Н. Терновская в центре 3-го ряда

Никаких бранных слов. Даже после получки, когда они немного «заряжались», все равно они были приветливы, и чуть-чуть посмелее, и по-доброму насмешливее. Правда, коллектив был в основном мужской, но и тогда, когда привлекли к работе двух девушек, учениками взяли нескольких ребят из детдома, всё оставалось в том же ракурсе, а молодежь подавала пример достойного поведения. И я потом с таким хорошим чувством вспоминала эту рабочую среду, из которой столько было выдвинуто на руководящую работу (Картупель, Миронов, Кузнецов, Лаврентьев, Львов, Лузоев) и столько парней и девушек стали обучаться в техникумах, институтах (Мажоров, Соколов, Сомихин, Тараканова и др.)!

Клуб имени Карла Маркса на Вышневолоцкой. Начало 1930-х

Иногда мы всей нашей компанией ходили в школу №2 на танцы. (Немного познакомлю с моими спутницами. Тоня, моя сестра, тогда еще учащаяся 10 класса средней школы. Мы ее звали Антон, а в редакции прозвали Подросток, это прозвище сохранилось на многие годы. Она часто приходила в типографию помогать мне «подчитывать» гранки, т.к. работы было много, а корректор я одна. Надя Мухина работала в бухгалтерии Вышгорторга. В 1945 году уехала в Ленинград учиться в техникуме. Нина Тулина работала на метеорологической станции.)
Продолжу… Вот мы на танцах, но я пришла позже, т. к. задержалась на работе. С нами – Иван Афанасьевич и Леша Исаков. Они не танцевали, зато мы с особой задорностью отплясывали венгерку, краковяк, вальс и др. Вдруг Ивана Афанасьевича вызывают к телефону. Вернулся мрачный, сообщив, что в газете допущена досадная ошибка, причем виновата я. Оказывается, я, торопясь на танцы, не стала читать объявления об утере документов, считая, что в гранках читала внимательно и выверяла после исправления ошибок. Между прочим тогда было почему-то очень много всяких «утерь». Печатались эти объявления на четвертой странице мелким шрифтом – нонпарелью. Вот я и решила, что прочитывать их нет смысла. А случилось вот что: метранпаж в эти объявления нечаянно втиснул в середину три небольшие заметки «Обо всем понемногу», набранные тем же шрифтом нонпарелью. И к досаде моей, в одной заметке говорилось, что там-то при таких-то обстоятельствах самолет потерпел аварию и летчик погиб. Этот эпизод можно было поместить в «Крокодил». К счастью, вовремя спохватившись, газету прекратили печатать до исправления, 500 или 600 экземпляров было аннулировано. Тогда еще стоимость бумаги не взыскивали с виновных… Я была в полном расстройстве, конечно, о танцах нечего и думать. На другой день красовался выговор мне, наборщику, выпускающему. Но главная вина была моя, что осознавала я вполне. Много было насмешек в мою сторону, всё выдержала. Каждый же понимал, что ошибка – результат моей небрежности и надеянности на других. Иван Афанасьевич меня спросил: «Вы не обиделись за выговор? Иначе я сделать не мог». До обиды ли, когда я сама себя корила за халатность.

Улица Московская. 1920-е гг.

В редакции издавали свою стенную газету «Ляпсус». Многие работники редакции, рабселькоры «красовались» в ней. Дошла очередь и до меня. Прибегают ко мне два сотрудника, берут под руки и ведут в редакцию к витрине, где в «Ляпсус» попала и я, перепутав годы рождения двоих рабочих на фото. Бывало всякое: приходилось пожинать не только радость, но и поникать головой за допущенные ошибки.
Вспоминается много за тот трудный, но вместе с тем яркий и счастливый для меня год.
Гуляем мы в горсаду, а Нине, как работнику метеорологической станции, необходимо в определенные часы сдавать сведения на почту, предварительно проверив по приборам показания влажности, температуры, ветра и пр. Почта и метеостанция находились близко от города. И мы все шествуем с ней, чтобы ей не было обидно. После подачи сведений на почту она зовет нас к себе в комнату – контору для служащих, где иногда ночуют дежурные работники этой станции. Погода испортилась, и мы с удовольствием соглашаемся на ее предложение. Она предупреждает, чтобы не было шума. Входим мы трое и Иван Афанасьевич. Засиделись долго и решили там переночевать. Кроватей не было – все улеглись на полу, не раздеваясь. Но какой тут сон! Всем необычно весело и забавно! Как только рассвело, мы потихоньку ушли. И этот факт ночевки там Иван Афанасьевич описал в юмористическом духе, конечно, придумывая всякие небылицы. Мы понимали юмор – не обижались.
Его «душевные раны» были только от непонимания или разногласия с ним со стороны небольшой части сотрудников редакции или вышестоящих лиц. Он был тверд в убеждениях и не отступал от своих взглядов ни на йоту, проявляя самостоятельность в полной мере. Многим это было не по душе. Таким образом у него появились недоброжелатели, противники его позиций. Сгущались тучи, надвигалась гроза…
Иван Афанасьевич стал последнее время нервный, взвинченный. Как-то его отослали в командировку в Удомлю. Вернулся в жутком настроении. Мы возвращались с работы вместе. Чувствую, что у него назрело желание поделиться со мной чем-то неприятным. И он рассказал мне, что ездил по раскулачиванию крестьян, что он увидел столько несправедливости, столько жестокости и гнусности –

Газета «Наш край» от 25 апреля 1928 г. Редактор И. Рябов

Слав леса на Цне. 1920-е гг.

страшно вспомнить! На свое замечание о нелепости таких мер получил только оскорбительные слова. Его голос дрожал и на глазах были слезы, когда он мне рассказывал о семьях крестьян, о детях, которых разлучали с родителями, считающимися кулаками и подкулачниками. Их выселяли, детей увозили по детдомам, а скот и дома отбирали. Кругом – слезы, горе и отчаяние. Да, трудно было слушать об этих фактах из уст очевидца. А у него так сильно болела душа за людское горе! Я старалась его утешить, немного успокоить. Его слишком впечатлительная натура содрогалась при воспоминании об этой командировке. Мало-помалу успокоился. И этот вечер был для нас полон взаимной привязанности и взаимопонимания, полон теплоты и нежности, глубокого искреннего чувства.
Своим принципам на газетной работе И.А. Рябов был всегда верен, т.е. он был самостоятелен, считал, что газета должна быть интересной, что она должна глубоко и ярко отражать местную жизнь, критиковать все негативные явления, невзирая на лица, чтобы в ней были и интересные фельетоны, и рассказы, и стихотворения. Его безбоязненное осуждение действий некоторых руководящих лиц, прибегающих к командным, а иногда и аморальным методам, его вмешательство в «злобу дня», острые критические материалы о недостатках в хозяйстве города и уезда – всё это пришлось не по душе руководящей вышневолоцкой «элите». И разразилась гроза.
На уездной партконференции Рябова обвинили в оппортунизме, троцкизме. А на часть журналистов, рабселькоров и других делегатов съезда, отстаивавших свою точку зрения, власть имущие оказали давление: нарушал внутрипартийную демократию. Обвинили их без всяких оснований в правом уклоне.
И.А. Рябов и группа делегатов партконференции написали обо всем этом в ЦК партии. Приезжала по этому поводу комиссия, которая признала необходимым повторный созыв конференции для перевыборов укома и делегатов на губернскую партконференцию. («Правда» от 23.12. 1928 г. и «Тверская правда» за то же число). Следовательно, затея эта провалилась, но при создавшейся обстановке Рябов как редактор не мог дальше продолжать работу. И он уехал из Волочка. Уехал скоропалительно.

Надпись на обороте: «Из Уткина: «Как рад я, что к мирным равнинам так выдержанно пронес – и мужество гражданина, и лирику женских волос, и, может быть, в годы железа и я быть железным сумел и в лад боевой «Марсельезе» мне девичий голос звенел». На ласковую память Л.Т. 1928 г. 12/XII И. Рябов»

В Москве

Когда Иван Афанасьевич покинул Волочёк, первое время он был особенно взвинчен последними событиями в его жизни. Тоня получила от него очень нервное письмо. Вот отрывки из него, характеризующие его настроение:
«Тоня, Вы хотите, чтобы я написал о себе? Извольте. Признаки моего идеологического разложения Вы, вероятно, замечали еще и тогда, когда мы имели возможность встречаться и разговаривать более часто, нежели сейчас. В частности, Ваша сестрица не раз говорила, что я «не похож на других коммунистов». Она была права. В этой моей непохожести и заключается моя, выражаясь «высоким штилем», трагедия. Речь идет о «герое нашего времени», о типе нового человека, о человеке эпохи. Увы! Я только демобилизованный эпохи, а не солдат ее. Кто виноват в этом – я или время? Я пока еще сам себе не отвечу на этот вопрос. Сейчас важно установить, как говорят следователи, самый факт. Факт же установлен совершенно точно. Он заключается в том, что я опоздал родиться или умереть. Во всяком случае, если бы мне пришлось умереть в 1917 – 24 годах, я покидал бы землю с большим сожалением, чем сейчас. Связь с землей становится все тоньше и реже. Жить скучно. Работа кажется бесцельной. Желать, как будто нечего. Летом и весной меня еще держит в неком плену природа, осенью этот плен рушится. Осень и зиму переживать тяжело. Таков, коротко говоря, я «на данном отрезке времени». Этот отрезок начался уже давно, во всяком случае, до реконструктивного периода. Не знаю, чем он закончится?»
Эти его мысли в то время подчеркивали его душевное состояние. В нем закралось сомнение в правильности установок жизни. Его разочарование в методах подхода к претворению законов в жизнь сказалось на нервах, т.к. человек он был слишком тонкокожий и впечатлительный. Он верил в правду жизни, особо чувствителен был ко всему вредному, несправедливому, жестокому. Его нервы были на пределе, но принять какое-либо решение не мог, т.к. сам был еще не в состоянии разобраться в себе, во всех перипетиях окружающей жизни. Да и молод был тогда. Результатом таких переживаний было его кратковременное пребывание в больнице для лечения нервной системы.
Прошло некоторое время. И вдруг – радость! Письмо от Ивана Афанасьевича! Вот оно:
«Москва, 10.
Дорогая Людмила Николаевна!
Занявшись человеческим мусором В.Волочка (Альф, Ермолинский и т.п.), я не успел подробнее поговорить с Вами – самым близким мне человеком в вашем городе. …Короткое время, которым я располагал в Волочке, пришлось затратить на дела весьма скучные, но весьма существенные для того, чтобы игнорировать их. Эти же «дела» заставляют меня просить Вас ответить на след. вопросы: 1) как проходила чистка партии в типографии? 2) в какой обстановке, кто, как выступал против Петрова и т.д.? 3) что говорилось о линии газеты при мне, что говорилось обо мне? Правда ли, что Юхневич заявил, что я якобы вел меньшевистскую линию и т.д.? 4) роль рабочих в чистке?
От Вас я хочу получить вполне достоверную, объективную информацию, т.к. иные источники этой информации очень субъективны.
Извините за «беспокойство» (им меня Вы уже упрекали), но приходится этими вопросами интересоваться. Почему? Я Вам отвечу подробнее, получив Ваш ответ. Напишите о себе, о днях и людях Вашего города, о своих настроениях.
Надеюсь, что мы никогда, ни при каких условиях не будем врагами?
Привет Тоне и Наде. Ваш И. Рябов».

Красные командиры Вышневолоцкого полка. 1930-е гг.
Пионерский отряд на проспекте Ленина. Около 1930 г.

Прошло лето. Сестра уехала в Ленинград, она поступила в ветеринарный институт, Надя тоже в Ленинграде. Я была очень одинока, хотя у нас в доме жили три товарища, окончившие техникум в Твери, работавшие в Волочке и на Красном Мае. Один их них (тоже Иван) был очень влюблен в меня, стремился бывать со мной, но мои мысли были вдали. По-прежнему была влюблена в поэзию, особенно в Есенина…
Письмо от Ивана Афанасьевича пришло Тоне в Ленинград из Рязани. Выдержки из этого письма:
«…Да, Тоня, я пишу эти строчки из Рязани. Приехал сюда знакомиться с ходом сплошной коллективизации округа. Буду писать об этом. Пока пишу Вам… Спасибо за ласковое послание. За память обо мне. Отвечаю на Ваши вопросы. С последнего начну. От Степанова я получил 1,5 месяца тому назад письмо. Он был тогда в Керчи и работал в тамошней газете. Он жаловался на то, что не пишутся стихи и вообще жаловался на скуку жизни. Где он сейчас, что с ним – не знаю. Больше от него и о нем ничего не слышал. Я в «Даешь» не работаю. Этот журнал закрыт. В частности, закрытию журнала содействовал и я. Журнал был хорошим, но не для того читателя, в расчете на которого он был задуман. Сейчас я пока остаюсь в своем издательстве («Рабочая Москва»). Делается новый журнал, называться он будет «Пятидневкой». Мне велят оставаться в этом журнале заведовать культурно-бытовым отделом. Не знаю, что делать? Возможно, что вернусь в «Комсомольскую правду». Тем более, что ее сейчас редактирует мой товарищ – Андрей Троицкий. Он был в 1927 году секретарем Губкома в Твери. На днях он звал работать у него. Пишу я мало, и плохо, очень плохо. Я стал пассивным человеком, Тоня. В вашем милом городе я был куда более живым и энергичным человеком. И об этом прошлом я вспоминаю с грустью, любовью и завистью. Рязань, кстати сказать, хуже Волочка. Призрак опустошения и какого-то «духовного» голода витает над неосвещенными уличками «столицы» сплошной коллективизации.
Увидимся ли мы? Может быть, увидимся. Может быть, мне удастся побывать в командировке в Ленинграде. Вот в марте я был там. Летом я буду в отпуске в Вышневолоцком районе.
Я не смеялся, когда прочел, что Вы учитесь в Ветеринарном. Это хорошо. Вообще хорошо учиться – где бы то ни было. Желаю Вам стать здоровым, знающим и мыслящим работником-гражданином. Желаю Вам еще выйти замуж, не скоро, но обязательно. Мне очень хотелось бы видеть Вас и Люду в положении совершенно взрослых людей. Извините меня за эти мои нескромные пожелания. Но я высказываю их безо всякой усмешки, с самым хорошим чувством.
Впрочем, я сейчас несколько не в себе – взволнован и грустен. Пишу это вечером, из соседней комнаты – звуки разбитого рояля. Неумелые, но простые и лиричные.
До свидания, Тоня! Если захочется – напишите мне еще. Побольше только. Адрес…
Постскриптум. Людмиле Николаевне я послал письмо, которое ее, вероятно, обидело. Я не виноват в этом. Когда увидите, скажите ей об этом. А вообще о моем письме, о настроении моем (грустном, как Вы изволили уже наверное, заметить), никому ни слова. Ваш И.Р».
Если прочесть внимательно все письма И.А. Рябова того периода, то можно сделать вывод: как ему было невыносимо больно от зла, причиненного ему высшими чинами, чувствовать несправедливость их выводов, лицемерие и подхалимство некоторых подчиненных работников. И такими сокровенными мыслями он делился с очень немногими, кому доверял. В число таких попали я и сестра. Я этим гордилась и снова была всецело поглощена его жизнью, его переживаниями. Долго еще эта «заноза» сидела в его больном сердце, все грустные мысли лезли ему в голову, тем более что работа в журнале «Даешь» была ему не по сердцу. Мне стало известно, что Иван Афанасьевич устроился работать в Москве сначала в «Комсомольской правде», потом в журнале «Даешь», но удовлетворения от работы он не получил. Нервы еще не давали ему успокоиться от всех дрязг. Он постепенно и медленно приходил в себя. О своем самочувствии, о крутившихся взглядах и воззрениях в то время он написал мне достаточно подробно из редакции «Даешь»...
«Люда, привет!
В Ленинграде на Сясьском строительстве мне пришлось задержаться дольше предложенного. Поэтому я не завернул в Волочек. К тому же быть в Волочке для меня вряд ли было бы во всех отношениях удобным и приятным удовольствием. До меня доходят слухи о том, что мое имя связывается с рядом смертных грехов: «Троцкизмом», «травлей партвождей», «мальчишеством» и т.п.

Первомайский парад. Вышний Волочёк, 1930-е гг.

Правда ли это?
В письмах, получаемых из Волочка, есть разноголосица: Лукашевич, Раупах, Петров, рабкоры пишут одно, Ермолинский – другое. Вы лицо совершенно объективное. Потому я прошу Вас написать мне письмо. Меня интересуют такие вопросы: как отразилась в городе, в газете смена людей, что говорят по этому поводу в «народе», как чувствуют себя редакционные работники, как Вам нравится Коростылев, строже или мягче он своего предшественника и т.п. Вопросы эти, конечно, вытекают из не совсем уважаемого свойства – любопытства, но ведь «человеческое, слишком человеческое» не чуждо и мне. Поэтому будьте снисходительны. Пара строк обо мне. Сначала (три недели) я работал в «Комсомольской правде». У меня была интересная работа – заведование культурно-бытовым отделом. Потом я сделал большую глупость – послушался совета кое-каких друзей и ушел в журнал, имя которого, Люда, Вам вряд ли понравится. Мне оно осточертело! Я думал: – Ну, буду жить в Москве – ничего не делая… Оказывается, это не так легко. И вынужденное бездействие (в журнале работы очень немного) меня изведет хуже, чем самая каторжная нагрузка. Поэтому мне такой чудесной, привлекательной, полной представляется сейчас прошлая работа в «Нашем крае», отнимавшая порядочно времени и сил… Журнал выйдет 14-го. Он, может быть, попадет в Волочек.
Вероятно, я скоро уйду из этого «Даешь» в газету. Это интересней и полезней. И уеду из Москвы – в провинцию, пожалуй, лучше. Только не в Волочек или в Тверь – на «родину», которая меня с некоторых пор не полюбила. Товарищам из Губкома и Укома я кажусь беспокойным, неудобным элементом.
Есть «чувства – мещане, чувства – меньшевики», – как писал Безыменский. Тоска по родине – одно их этих чувств. Иногда оно тебя душит до слез. А потом проходит, как и чувство обиды.
Мои товарищи Гвоздев и Аксельрод вернулись из Москвы в Тверь. Я же пока здесь. Но обязательно уеду в один из областных или губернских городов. Интересно, как чувствует себя Лукашевич в Самаре? Да и вообще, как живут, как работают Романовский, Ермолинский, Малыгин, Тоня?
Я уже с месяц не видел «Нашего края». Проезжая на Ленинград, я не мог успеть сбегать с платформы к киоску. А на обратном пути поезд проходил рано утром.
Вот все, что мне захотелось написать Вам, Люда. Еще раз прошу Вас ответить мне подробнее о Волочке, о редакции, о газете, о себе.
Привет Тоне и Наде.
Адрес: Москва, Тверская, 15, помещение 11. Редакция журнала «Даешь». Мне. И.Р».

Людмила и АнтонинаТерновские

Я захандрила. Дело в том, что в связи с районированием газету «Наш край» прикрыли. Коллектив распался, многие работники типографии уехали в Кимры, звали и меня. В Волочке тоже оставляли меня на корректировании всяких заказов, многотиражек и мелочей. И я колебалась: хотелось какой-то смены в моей жизни, самостоятельности и более интересной работы в газете, нежели здесь. А родители настаивали, чтобы я осталась в Волочке. И я, как человек нерешительный, колеблющийся, выбрала второй вариант. Удовлетворения я не получила, и мной тоже завладела тоска.
Одна радость – письма от Ивана Афанасьевича.
В те, тридцатые, годы наблюдалась травля мелкими и крупными начальниками инакомыслящих подчиненных. Но надо сказать, что многие были преисполнены самой глубокой веры в правильность действий руководства во имя построения социализма. Лишь отдельные личности, соприкасавшиеся с фактами насилия и жестокостью, стали сомневаться, анализировать и терять веру в справедливость. Иван Афанасьевич продолжал работать в журнале «Даешь».
Из письма Ивана Афанасьевича: «...А в общем я никак не могу отделаться от Е-на. Купите на вокзале книжку Архипова «Право на жизнь» (из библиотеки «Огонька»). Страшная книжка! Что Вы читаете из того, что я когда-либо Вам советовал? «Зависть» Ю. Олеши? «Города и годы» Федина? «Вор» Лебедева, «Двенадцать стульев» Ильфа и Петрова? Стихи Михаила Светлова, Голодного, Обрадовича?
Почему Надя ничего не напишет мне? Разборчиво ли я пишу? Если это надо – я смогу написать лучше. И.Р».
(Биографическая справка об И.А. Рябове на стр .148– 149. – Ред.)

Г.В. Пантюшенко

Еще одно знакомство, благодаря которому мы узнали друга И.А. Рябова – Г.В. Пантюшенко.
Иван Афанасьевич дружил с ним в течение многих лет и за семь дней до смерти подарил ему только что вышедшую его книгу «Очерки и фельетоны», где надписал: «Г.В. Пантюшенко с любовью. И.Рябов. 2 сентября 1958 г.».
Г.В. Пантюшенко писал стихи, любил Есенина, Маяковского и других советских поэтов, конечно, классику прежде всего. Был он молод, интересен, весел и деликатен. Словом, в него сразу можно было влюбиться. Они, собираясь вместе, декламировали напевно, выразительно стихи, как бы соревнуясь между собой. Незаметно, постепенно и мы включились в это увлечение поэзией и литературой. Гуляли ли, заходили ли домой к кому-нибудь из нас – всегда в руках у Ивана Афанасьевича были книги. Они оба обладали прекрасной памятью – читали наизусть многие стихи или выдержки из романов, рассказов. Я помню, тогда в моде была игра викторина, которой многие занимались в свободное время: вопросы – ответы. Однажды мы зашли к Наде, где со стороны ее мамы всегда был радушный прием и частенько угощение чаем с чем-нибудь вкусным, например безе. Иван Афанасьевич и Г.В. сразу стали задавать вопросы, конечно, из литературы. Мы подчас отвечали невпопад, им доставляло это громадное удовольствие – они хохотали и назидательно советовали читать больше и запоминать лучше. Иногда Иван Афанасьевич восклицал, обращаясь к Наде: «Какая Вы остроумная!» В пику им мы сами решили задать им вопросы (до этого мы заглянули дома в учебники физики, химии и приготовили ряд каверзных вопросов). И какова же была наша радость, когда Иван Афанасьевич здесь оказался профаном. Мы торжествовали, чувствуя свою победу.

Ленинский сквер. 1930-е гг.

Часто наша компания разъединялась, т.к. я долго задерживалась на работе. Иван Афанасьевич почти всегда был занят выпуском газеты. Остальные гуляли, ходили в клуб совторгслужащих – словом, развлекались. Г.В. Пантюшенко влекло к Наде. Его кратковременное пребывание в Волочке всё же оставило глубокий след как в девических сердцах, так и у него. Вечера были заполнены поэзией, мимолетной влюбленностью, красотой окружающей природы. Недаром много лет спустя, уже будучи пенсионеркой, Надя «сочинила» свои, конечно, несовершенные, а может, и корявые стихи, но полные искреннего чувства, полные чистой душевной простоты, которые доверила прочесть только мне. Вот они:

Посвящается
Г. Пантюшенко

Наша встреча была лишь случайная,
Но оставила глубокий след.
Жизнь сложилась у нас по-разному.
Всё же помню о тебе много лет.
И прошу тебя лишь об одном я:
Если можешь, то не позабудь
И в часы сомнений-раздумий
Вспомни обо мне хотя бы чуть-чуть.

Г.В. Пантюшенко был тогда одним из организаторов и руководителей Тверской ассоциации пролетарских писателей. Он много раз встречался с Маяковским, слушал его выступления и вместе с ним, а также А. Фадеевым, А. Сурковым, В. Ставским сфотографировался на выставке «Двадцать лет работы». В 1928 – 1929 годах вел переписку с Горьким, который всячески оказывал ему помощь.
Спустя годы Г. Пантюшенко приезжал в Волочёк в командировку вместе с И.А. Рябовым.
Дело было в 1943 году. Я – замужем, у меня рос сын. (Биографическая справка об И.И. Попове на стр. 152. – Ред.) Вдруг неожиданно входят И.А. Рябов и Г.В. Пантюшенко. Я смутилась, в душе зашевелились старые чувства, но, превозмогая возникшую душевную боль и неловкость, я пригласила их к себе, познакомила с мужем. Здесь же бегал сынишка. Беседа как-то не клеилась, и они предложили навестить кого-нибудь из подруг. Надя жила в Ленинграде, и я позвала их к Нине. Когда мы пришли к ней, то застали в ее комнате столько ее родственников, что вся мысль провести вечер по-прежнему в тесной компании – отпала. Они это сразу поняли и, побеседовав и пошутив с сыном Нины, которому было около семи лет, предложили мне и Нине пойти к ним в гостиницу ненадолго. Безусловно, мы согласились. И этот вечер тоже никогда не изгладится из памяти. Вспомнилось всё былое-молодое, неунывающее, неповторимое. Нам было хорошо, как и раньше, – весело! Когда администратор гостиницы пришла и попросила посторонних дольше 11 часов не сидеть, Иван Афанасьевич извинился перед ней и показал свои «мандаты». Она, мельком взглянув на бумажки, промолвила «извините» и ушла. Оказывается, Иван Афанасьевич показал ей не свое командировочное удостоверение корреспондента газеты «Правда», а удостоверение об уплате за электричество. Она ж не усомнилась, что показанная бумажка – важный документ, удостоверяющий предъявителя в его «высоком» ранге какого-либо начальника. Ну и смеху было! Расставаться не хотелось, а время уже позднее. И когда они вышли на минутку, я и Нина решили убежать, ведь у нас дома были дети. А потом я раскаивалась, что мы так постыдно сбежали. На другой день они уезжали на завод «Красный май», куда были командированы. Ко мне зашли домой попрощаться и всё спрашивали, почему мы сбежали.

Первомайская колонна медицинских работников.1930-е гг.

Годы шли. Каждый жил своей жизнью. А дружба Рябова и Пантюшенко, ничем не омраченная, сохранилась до самого конца, т.е. до смерти Ивана Афанасьевича (1958 г.) А я возобновила переписку с Пантюшенко спустя пять лет после смерти И.А. Рябова, и до сих пор мы переписываемся и стали самыми настоящими друзьями, только обремененными старостью. (Г.В. Пантюшенко умер в 1992 г.)
Г.В. Пантюшенко, будучи давно пенсионером, не забывал изредка писать стихи, но в печать отсылал немногие. Он считал их не вполне готовыми к печати, а совершенствовать их у него не хватало сил: он чувствовал себя неважно. А мне было приятно получать от него поэтические строки, полные лиризма и душевной теплоты. Они будоражили душу и будили воспоминания.

Петр Иванович Белявский

Познакомил нас И.А. Рябов еще с одним своим другом, будучи в командировке с ним проездом через В. Волочёк. Это Петр Иванович Белявский, корреспондент газеты «Известия». Он, правда, был постарше нас, но такой же простой, веселый и большой умница. Мы ходили гулять в лес, на водохранилище. Удивительно красивые места! Так же просто веселились, иногда обижались, но быстро мирились. Когда Петр Иванович обнял меня за плечо, я сбросила его руку. Он вопросительно посмотрел и сказал: «Зачем Вы так? Это же так просто, по-дружески! Не надо чуждаться хороших чувств». Мне было совестно за себя, за свою иногда не к месту стеснительность. Прогулка была отличной, а на другой день мы уже провожали их на вокзале. В тот вечер перед их отъездом они, т.е. Иван Афанасьевич и Петр Иванович, купили в киоске на вокзале и подарили Тоне маленькую книжечку «Сердитый воробей», мне «Две курицы», а Наде Петр Иванович преподнес пластмассовую ручку. Книжечки крошечные из «Дешевой библиотеки», но нам они были дороги, как самый ценный сувенир.
Раза два я получала от Петра Ивановича коротенькие письма, где он сообщал мне (по моей просьбе) о местопребывании, жизни и работе Ивана Афанасьевича. Об этой переписке никто, кроме нас, не знал.
Во время войны Петр Иванович был военным корреспондентом газеты «Известия» и на разных участках фронта выполнял свои обязанности. За участие в Отечественной войне и успешную работу в печати он был награжден орденами Отечественной войны II степени, Трудового Красного Знамени и шестью медалями. Он был членом Союза писателей СССР и Союза советских журналистов.
Во время войны я потеряла связь с Петром Ивановичем Белявским и долгое время не знала о его судьбе. Однажды через длительный промежуток времени (1968 г.) я случайно прочитала в газете «Известия» некролог о П.И. Белявском. Здесь же была его фотография. Да, так горько и печально было сознавать, что его уже нет на свете – человека даровитого, с доброй душой, удивительно честного и правдивого. Хочется лишь сожалеть, что так рано уходят из жизни такие хорошие и даровитые люди.

Водный стадион. 1930-е гг.

(Дополнительный материал о П.И. Белявском см. на стр. 150. – Ред.)

Анатолий Степанов (Остап Крапива)

Расскажу еще об одной встрече с другом И.А. Рябова. Будучи редактором вышневолоцкой газеты «Наш край», Иван Афанасьевич иногда приглашал из Твери молодых начинающих журналистов для оживления газеты, придания ей поэтической окраски. Мне думается, что с большим интересом к осуществлению замысла Рябова приехал молодой парень Анатолий Степанов, псевдоним у него Остап Крапива. Конечно, сразу же состоялось знакомство, и в той же компании. Анатолий был поэт, мне думается, очень даровитый, но, к сожалению, очень болезненный (правда, мы этого в то время не замечали). Веселый парень – большой острослов, простой, с ним можно было от души смеяться и шутить.
Однажды в воскресный день они собрались к нам, предварительно договорившись о времени. Но нам (мне и сестре) пришлось по маминой просьбе ненадолго уйти. Возвращаемся и видим: сидят на лавочке рядом с нашим домом и ждут И.А. Рябов, Анатолий Степанов, Саня Аскотская (машинистка редакции). Сразу прошли в наш тогда еще большой сад, в котором было много яблонь и кустов красной смородины. Не знаю, по чьей инициативе устроили в кустах смородины соревнование «Кто сильнее?». Правда, руки должны были быть скрещены на груди. Конечно, нам, девушкам, от них досталось. Свидетелем этой игры был наш пес – фокстерьер. Он не выдержал и разодрал в клочья кепку А. Степанова. Толя взял блокнот и на ходу составил стишок. Я в это время пошла за водой (они захотели пить). Несу поднос, на нем кувшин с водой и вазочки с вареньем, чашки.
Вот так мы развлекались, чудили, может быть, по-детски, наивно, но никакой пошлости никто не допускал. Помню, гуляли мы компанией по набережной вдоль собора. Все сели на ступеньки, а мы с А.Степановым пошли погулять. Он рассказывал о своей жизни, читал мне стихи, собственные и других авторов. Я слушала и проникалась большим уважением к нему, а в поэзию я стала уже «влюбляться». Надо сказать, что в те годы Есенин был под запретом, к нему критика относилась отрицательно. Но наши друзья все его признавали и очень увлекались им. Мы, девушки, безусловно, стали его «поклонницами».

Пушки около парашютной вышки. Середина 1930-х гг.

Когда Анатолий Степанов, бывая в Волочке, заходил из редакции ко мне, он всегда придумывал что-то шутливое. И вот он утащил мои часы ручные и не отдавал. На мои просьбы вернуть он написал вроде шутки, но эта шутка является штрихом-сатирой того времени, когда вокруг процветали заядлая волокита, бюрократизм, писанина. Ее содержание:
«Гр-ке Люде.
Если Вы желаете получить часы, подайте об этом заявление, заверьте свою подпись в домкоме, зарегистрируйте заявление у т. Соловьевой, согласуйте и увяжите с Краснопевцевым, скрепите печатью у Романовского и дайте на подпись к Муратову. Перешлите это заявление по почте в РКИ, как валютный документ, напечатайте об этом в стенгазете. Сами напишите опровержение, привлеките меня к ответственности через суд и т.д. и т.п.
К заявлению приобщите свою автобиографию и анкету: 1. Целовались ли до 17 года и, если нет, то почему? 2. Ругаете меня и, если нет, то почему? 3. Могу ли я задержать часы еще на день и, если нет, то почему?
Все вышеизложенные документы передайте мне через Янко. С подлинным верно:
Руку приложил Остап Крапива.
Подпись руки заверил председатель Чрезвычайной комиссии по передаче часов Ан. Ст.».

И.А. Рябов – правдист

Иван Афанасьевич в 1937 г. перешел работать в «Правду», где нашел все то, что так искал, так хотел, за что боролся. Впоследствии он стал членом коллектива журнала «Крокодил». Главное – вокруг были его товарищи по перу, настоящие и надежные друзья. Это были годы его зрелости, расцвета таланта, годы мастерства. Техникой журналистского дела он владел в совершенстве. А какой он был человек! Его нельзя было не любить! Сколько добрых слов о нем сказано среди друзей-журналистов. Он окунулся в свой «мир». Любил самозабвенно свою работу, всегда находился в гуще жизни, среди людей, покоряя всех своей душевной чистотой, человечностью, искренностью, своим светлым разумом, обаянием.
Он показал себя одаренным публицистом, фельетонистом-сатириком, пользовался большим авторитетом.
Его талант расцвел. И все его «грусти», «скуки», «настроения» постепенно покидали его. Я радовалась его «возрождению» и в душе никогда ничем не упрекала его. Да за что?
Он создал себе жизнь такую, к которой стремился.

Я оставалась в провинции, в тени, ничем не выделяясь среди других. В моей жизни, как и у всех, были и неприятности, и горя. В июне 1933 г. – смерть мамы, я ее перенесла очень тяжело. В 1939 г. умер папа – тоже удар для меня. Я вышла замуж за вдовца (кстати, тоже Иван) с девочкой шести лет. В 1935 г. у меня родился сын. Вскоре разразилась война со всеми ее ужасами и несчастьями. Муж вернулся с трудового фронта (1943) полуслепым и вскоре ослеп совершенно. Все перечисленные события отвлекли меня от моего «незабываемого» чувства любви. Приходилось бороться за существование в то тяжелое время, тем более без реальной поддержки мужа (хотя он и прилагал возможные старания). Надо было растить детей и учить их. Вся забота была на мне. Помню, держала корову, работала музыкальным работником в детсадах (при слепом муже), много всяких нагрузок имела.
Мне кажется, что у Ивана Афанасьевича остался тоже большой след от 1929 г., когда он жил в Волочке, работал редактором нашей газеты. Несмотря на то, что он стал известным журналистом, публицистом, он всё же вспоминал наш Волочёк, иногда заезжал и давал о себе знать. Как было приятно получить от него совершенно неожиданно открытку после Дня Победы, после всеобщего ликования. Она датирована 13 мая 1945 г.:
«Милые сестры!
Примите в дни мира поздравление от спутника ваших юных лет. Он, как это ни странно, еще жив и очень рад возможности приветствовать своих друзей. Он будет очень рад получить от них ответ. И.Р.».
К сожалению, я не помню, писали мы ответ или нет. Возможно, что были поглощены своими тяготами: у меня совсем ослеп муж.
Последняя его открытка была от 24.12.56 г.:
«Дорогая Людмила Николаевна!
Увы, возраст мой таков, что мысль всё чаще влечется к былому, даже самому далекому… Я часто вспоминаю двадцатые годы, чудесный город на трех реках, газету «Наш край», дом на Московской улице, где была такая хорошая семья… Желаю Вам и Антонине Ник. в Новом году здоровья и радости. И.Р.».
Больше он не писал, а в 1958 г. Иван Афанасьевич Рябов умер.

Память

На миг назад перелистаю годы –
и в сердце боль, и я ее пойму.

6 августа 1958 г. я похоронила мужа. Еще не стихла боль семейной потери, как я узнала, что 19 сентября 1958 г. не стало И.А. Рябова. Жуткая боль пронзила сердце при этом известии.
Во всех центральных газетах были помещены некрологи и объявления о его смерти – более подробно в «Правде», «Литературной газете» и «Крокодиле». Сколько искренних, душевных и правдивых слов высказано редколлегиями и товарищами по перу! Без слез невозможно было читать в «Крокодиле» некролог с крупным фото И.А. Рябова. Хочется привести несколько строк: «Умер Иван Рябов, замечательный русский советский писатель, журналист, публицист, сатирик, сотрудник «Правды», член редколлегии «Крокодила». Советская литература понесла тяжелую утрату. Советская сатира потеряла талантливого, страстного борца, коллектив крокодильцев – верного, надежного друга. Большой знаток и поклонник русской классической литературы, он в себе самом соединял дух демократической русской интеллигенции прошлого века и комсомольский, партийный жар нашего времени…
Крокодильцы никогда не забудут светлого человека Ивана Рябова, большого советского сатирика, писателя-правдолюбца.
Прощай, дорогой наш друг Иван Афанасьевич!»
Из газеты «Правда»: «На страницах «Правды» с особой силой развернулось его литературное дарование… Рябов был большим знатоком советской деревни, ее замечательным бытописателем. Он восторженно воспевал ее в своих произведениях… В связи с выходом 10-тысячного номера «Правды» был награжден в 1945 г. орденом Отечественной войны 1-й степени...»

Анатолий Терновский с женой, Людмила Терновская с мужем
И.И. Поповым, Николай Михайлович и Антонина Терновские 1930-е

Я и от своего имени, и от имени всех в нашей девической компании, и от имени некоторых сотрудников редакции нашей бывшей газеты «Наш край» послала соболезнование по поводу его кончины. Там были такие строчки: «Мы знали Ивана Афанасьевича вблизи недолго, но он вошел в нашу жизнь навеки, и память о нем никогда не померкнет. Он – главный человек, который встретился на нашем пути. Он действительно, словно чародей, умел в окружающих его людей влить всю свою любовь к человеку, умел направить наше мировоззрение по правильному руслу».
Ответ пришел из «Правды» с благодарностью за память о друге и с просьбой откликнуться и написать воспоминания о его первых журналистских шагах в редакции газеты «Наш край» В. Волочка.
Прошло много лет. Окончилась война 1941–1945 гг. После нее наступил период восстановления народного хозяйства. Тверь уже давно была переименована в Калинин. Даты освобождения Калинина от фашистских захватчиков всегда отмечали, а двадцатилетие со дня освобождения Калинина отмечали особо торжественно: возлагали венки к обелиску Победы, выступали от разных организаций. В театре проходило торжественное чествование героев, выступления были посвящены этому событию.
Организатором этой встречи был и мой сын, живший в Калинине и работавший там. Приехали представители воинской части, освобождавшей Калинин во время войны, в том числе генерал Ротмистров (маршал Конев не смог приехать по болезни), и, конечно, прибыл Б. Полевой – уже прославленный писатель-тверяк, который очень любил свой родной город (он уже жил в Москве) и всегда поддерживал с ним связь. Мне особенно запомнилось выступление Б. Полевого. Речь его была яркой, воодушевленной, начиненной интересными событиями из военной жизни, пронизанная большой любовью к Родине, родной Твери, где он провел детство, юность и работал. Он был уже не тот балагур, в нем сквозили умение властвовать собою, уверенность в себе. Прошедшие лихие годы войны, фронтовые дороги наложили отпечаток и на внешность. Но что-то всё же чувствовалось в нем прежнее, я бы сказала, озорное, какая-то разудалость. Я, безусловно, не старалась искать с ним встречи, напоминать о юных днях, нашем кратковременном знакомстве. Ведь таких встреч у него были тысячи, где же ему помнить о них! А я их помнила всегда и помню до сих пор.

Л.Н. Терновская. 1940-е гг.

Позже я бывала в Калинине в музее имени Салтыкова-Щедрина, где были открыты экспозиции, посвященные творчеству И.А. Рябова и Б. Полевого. Я тщательно и с интересом рассматривала фотографии, рисунки, материалы, рассказывающие об их жизни, значительном вкладе в советскую литературу нашими тверяками-писателями. Всё мне было близко знакомо и очень дорого.
…Мне в 1963 г. один знакомый подарил книжечку из библиотеки «Огонек» «О друзьях-товарищах» с надписью: «Л.Н.! Думаю, Вам будет приятно прочитать эту книжечку. Август 1963 г. Масло». Автор этой книжки – Л.А. Кудреватых, работавший с 1954 по 1960 г. заместителем главного редактора журнала «Огонек». И в этой книжечке я с удовольствием прочитала воспоминания Л.А. Кудреватых о дружбе двоих сотрудников «Правды» – И.А. Рябова и А.И. Колосова. Было написано так ярко и достоверно, что я сразу же «вдохновилась» и послала письмо Л.А. Кудреватых, с которым с этого письма началась дружеская регулярная переписка до 1981 г. (когда он умер). Вслед за этим письмом под возникшее настроение написала как смогла небольшие воспоминания заместителю ответственного секретаря газеты «Правда» товарищу Земцову в связи с пятилетием со дня смерти И.А. Рябова. Эту мою заметку поместили в местную редакционную многотиражку газету «Правдист». Привожу напечатанное дословно:
«19 сентября 1963 г. коллектив правдистов отметил пятилетие со дня смерти Ив. Аф. Рябова. Именно в этот день, к сожалению, уже после встречи в конференц-зале, посвященной творчеству И.А. Рябова, я нашел на своем рабочем столе письмо из В. Волочка. Адресовано оно мне на чисто формативном основании – пять лет назад я был редактором «Правдиста» и в этом общественном звании просил друзей журналистской молодости Ивана Аф. выступить на страницах нашей многотиражки с воспоминаниями о нем. Тогда моя просьба не получила ответа, но семечко все-таки проросло и дало всходы через пять лет. Ну что же, и то добро! Это, пользуясь терминологией артистов, очень волнительное письмо, согретое в каждой строке большим сердечным теплом, я посылаю по принадлежности в редакцию «Правдиста» с надеждой, что оно будет опубликовано. А. Земцов».
Получилось так, что ответила я только через пять лет.
«Уважаемый тов. Земцов!
Ровно пять лет назад, когда умер И.А.Рябов, Вы поблагодарили нас за соболезнование, присланное группой товарищей из В. Волочка, и просили написать о первых годах журналистской работы И.А. Рябова, чтобы опубликовать эти воспоминания в многотиражной газете «Правдист». К сожалению, никто из нас не выполнил этой просьбы. Я просила газетных работников, знавших И.А. Рябова и работавших в то время с ним, написать воспоминания, но, очевидно, в сутолоке обычных хлопот и обязанностей они так и не собрались это сделать. Мне хочется к пятилетию со дня смерти И.А. Рябова восполнить этот пробел и написать немного о его работе в нашем городе, хотя я, сознаюсь, никогда не писала подобные вещи. Но под влиянием прочитанных на днях очерков Л. Кудреватых «О друзьях-товарищах», изданных в библиотеке «Огонька», мне живо припомнились те далекие двадцатые годы, когда довелось работать с И.А. Рябовым. Первые шаги его самостоятельной работы в газете были здесь, в В. Волочке, когда он был назначен редактором уездной газеты «Наш край». Я была корректором этой газеты. Со свойственным ему жаром и темпераментом он принялся за работу и показал себя смелым, правдивым, даровитым журналистом. Газета стала яркой и интересной. По его инициативе был создан литературный кружок, в котором принимали участие и Б. Полевой, иногда приезжавший в наш город, и Г. Пантюшенко, и А. Степанов (под псевдонимом Остап Крапива) и другие. У меня сохранился листок из газеты – «Литературная страница», в которой были впервые напечатаны – очерк Б.Полевого «Полундра», первые стихи И.А. Рябова и Г. Пантюшенко. Народ полюбил газету, читал ее с интересом. В те трудные годы Иван Афанасьевич работал не покладая рук, отдавая всю свою душу утверждению новой жизни.
Он был человеком с широкой и доброй русской душой, даже, пожалуй, слишком человечным, гуманным и слишком впечатлительным. Борясь со всем старым, не сдающимся без жестокой борьбы, он активно выступал за всё передовое, в то же время переживал болезненно остро всякие неудачи. Он писал в письме: «Я не так избалован прошлым, чтобы не любить будущего и настоящего. Каждый, хоть маленький шаг вперед для меня дороже целой эпохи прошлого».
Работая в газете, критикуя и бичуя вышневолоцкие непорядки и их виновников, Иван Афанасьевич имел здесь и недругов: некоторым честолюбивым и зазнавшимся руководителям были не по душе его острые фельетоны. Самомнение и болезненное самолюбие их было задето за живое, и они выискивали причины для обвинения его в «правом оппортунизме», мальчишестве и других «грехах». Много пережил И.А. Рябов горьких минут, много извел нервов, чтобы отстоять свою правоту. Но в этой борьбе за советскую правду он и видел цель своей жизни. К сожалению, он всё же был вынужден покинуть наш город и полюбившуюся ему работу, о которой он впоследствии (в 1929 г., когда работал в Москве в журнале «Даешь!») вспоминал: «Мне такой чудесной, привлекательной, полной представляется сейчас прошлая работа в «Нашем крае», отнимавшая порядочно времени и сил…» Или еще: «Мне хочется самостоятельной работы, работы, которая влияла бы на жизнь, определяла эту жизнь – на том или ином участке. В вашем городе – через газету – я делал это. Поэтому я был счастливым человеком-гражданином». После отъезда И.А. Рябова в Москву наша переписка с ним продолжалась, она прекратилась лишь во время войны. Изредка мы встречались – через годы. Я была бесконечно рада, что Иван Афанасьевич «нашел себя», когда снова стал работать в газете, сначала в «Рабочей Москве», «Комсомольской правде», затем в «Правде» и журнале «Крокодил». И эта работа сделала его талантливым писателем, публицистом и сатириком.

Ул. Московская, текстильный техникум. 1930-е гг.

Последняя его открытка была в конце декабря 1956 г., в которой он писал: «Увы! Возраст мой таков, что мысль всё чаще влечется к былому, даже самому далекому. Я часто вспоминаю двадцатые годы, чудесный город на трех реках, газету «Наш край», дом на Московской ул., где жила такая хорошая семья...» Когда я узнала о его смерти, горе было безгранично. Хотелось бы о нем написать как можно больше, как можно лучше, о разных эпизодах в его жизни, о его привычках, переживаниях, о душевных качествах его натуры, но все вы знали его лучше и больше, чем я, да и писать-то я не мастерица. За это простите.
Хотелось бы в день пятилетия со дня смерти И.А. Рябова прийти на могилу, поклониться его праху до земли, прочесть стихи, которые он бесконечно любил, и сделать надпись вроде такой:
Я вечности не приемлю, зачем меня погребли?
Мне так не хотелось в землю с любимой моей земли!
Эти строчки вырезаны на сосне у могилы Всеволода Багрицкого – сына поэта Эдуарда Багрицкого, погибшего около Любани во время Великой Отечественной войны. Мне так понравились эти строчки! Извините за отступление. Кажется, я пишу совсем не то, что нужно.
Если всё же что-нибудь пригодится из моих воспоминаний, буду очень рада. А. Терновская».
5 мая 1972 г., в День печати меня попросили написать небольшую заметку о И.А. Рябове в вышневолоцкую газету, что я и сделала. Под названием «Талант, отданный людям», она помещена в №54 от 5 мая 1972 г.
Наша газета, называвшаяся уже «Вышневолоцкая правда», широко отметила день семидесятилетия со дня рождения И.А. Рябова. В «Литературной странице» помещены: заметка Б. Полевого «Слово о добром друге», очень интересный очерк (в нескольких номерах), Г. Пантюшенко «Публицист, очеркист, сатирик», стих Рябова «Простые строчки» и мои воспоминания «Певец мужества» (№14 от 22.09.1972). Особенно бросается в глаза фото И.А. Рябова с подписью Е. Кононенко: «Здравствуй, чудесный наш друг Ваня Рябов! Какое наслаждение слышать твой живой голос! Не зря занимал ты место на земле, коли и сейчас в строю борцов за коммунистическое завтра». Тогда в Калинине была назначена журналистская премия имени И.А. Рябова, о которой написал в той же газете тогдашний секретарь вышневолоцкой организации журналистов В.И. Ижболдин.
В «Калининской правде» от 28 сентября1972 г. почти целая четвертая страница была посвящена 70-летию со дня рождения И.А. Рябова. На фоне крупного фото И.А. Рябова помещены дружеские, душевные заметки «Штрихи к портрету» Н. Воробьева – члена редколлегии «Правды», редактора «Правды» по сельхозотделу, «О друге» – очерк журналиста-правдиста Г. Пантюшенко, «Газета – зеркало жизни» – статья Н. Балакина. И сколько любви, уважения, искренности в словах его друзей и соратников!

Вид на Цнинский канал. 1930-е гг.

Прошло еще десять лет. И снова газета «Вышневолоцкая правда» посвятила 80-летию со дня рождения писателя и журналиста И.А. Рябова специальный выпуск. На первом плане содержательная, очень интересная статья жены И.А. Рябова «Слово друга». И снова моя заметка «Искренний талант» (о работе И.А. Рябова в вышневолоцкой газете «Наш край») и «Строки из писем» – от редакции (сентябрь 1982 г.).
Так чтили и помнили И.А. Рябова друзья, товарищи по перу.
Последняя заметка «Журналист Иван Рябов» И. Балакина была помещена в «Калининской правде» от 14 октября 1987 года – в честь предстоящего 70-летия этой газеты. Его товарищ по работе, он дал яркое и отчетливое представление о творческом облике И.А. Рябова и характеризовал его как писателя-очеркиста, фельетониста, публициста и как Рябова-человека, отметив его знания, эрудицию, талант и замечательные душевные качества.
Молодые правдисты свидетельствовали: творения И. Рябова были для них лучшим университетом журналистики, и все в один голос утверждали необходимость не забывать Рябова, изучать его произведения.

Коллектив работников детсада № 15.
Л.Н. Терновская (3-я слева во 2-м ряду), 1960-е гг.

А сколько еще статей было посвящено его творчеству, кроме перечисленных! Все эти правдивые слова о Рябове и обо всех, кто оставил заметный след в истории советской журналистики, доказывают, что И. Рябов получил всеобщее признание, что его помнят и ценят как журналиста-правдиста и как человека-гражданина.
Ю. Лукин в статье «Журналист большого таланта» из книги «Солдаты слова» прекрасно описал вкратце жизнь и творчество Ивана Афанасьевича. «…Будучи человеком высокообразованным, дорожа историей Родины, ее культурным наследием, достижениями современной ее культуры, Рябов писал статьи о Пушкине и Чехове, о Салтыкове-Щедрине, о Михаиле Шолохове, о Леониде Леонове...». И еще: «Рябов никогда не прятал своих эмоций – наверное, просто не умел, да и не стремился их прятать. Уж если что-либо вызывало у него ярость, то он умел захватить, всколыхнуть этой яростью всех, кто его слушает… Он не был ни чтецом, ни актером… И он, рассказывая, прыскал в кулак, задыхался от смеха, ежился, корчился, утирал слезы, взвизгивал и всхлипывал… Какие тут правила! Что может быть заразительнее искреннего, неудержимого смеха! Что может быть живее! Ваня, Ваня, как он умел смеяться! Как он ценил и эту краску жизни – юмор!»
…Достойны уважения его жизнь, его творчество. Еще хочется процитировать из этой статьи слова самого Рябова: «Мы не имеем права ждать, что о нашем времени, о сороковых годах двадцатого столетия будут писать в шестидесятых – семидесятых годах! – страстно восклицал он. – Мы должны сегодня запечатлеть драгоценные черты нашей быстротекущей эпохи, дать ее цвета и запахи… Один из величайших поэтов предупреждал:
Того позабудет завтрашний день,
Кто о сегодняшнем дне позабудет.
…Мы не хотим, конечно, забвения. Мы не хотим, чтобы дело нашего ума, нашего сердца, дело рук наших кануло бесследно в медленную Лету»…
Читая сегодня книги Рябова, мы видим, что тот день, который он мог называть «завтрашним», не позабыл его правдивую, вдумчивую летопись, его горячего сердца».
Я еще хочу коснуться очерка Л.А. Кудреватых из книги «Мои современники. Алексей Колосов и Иван Рябов». Он пишет: «Как они любили газету «Правда», которой отдали свой талант!.. 26 сентября 1952 года коллектив редакции «Правды» отмечал пятидесятилетие Ивана Афанасьевича и пятнадцатилетие его работы в редакции. На собрании выступил и сам юбиляр. Речь его была короткой. В ней он говорил: «Дом «Правды» – мой родной дом, самый дорогой, самый близкий… С этим домом связаны лучшие и радостные годы в моем полувековом существовании. Вне этого дома у меня не было и не может быть никакой духовной жизни, никакой радости, никакого счастья… Я очень благодарен всей семье правдистов, в которой у меня много настоящих, искренних друзей и товарищей, – их я сердечно люблю и уважаю».
Рябов считал, что всё сработанное им до сих пор – это лишь подготовка к настоящему делу. Книги А. Колосова и И. Рябова, считает Л. Кудреватых, «художественная летопись нашего времени, в них талант, сердце, темперамент наших писателей-современников, имена которых останутся в истории советской журналистики и литературы». Самое последнее, что я должна отметить, это отношение к Рябову как к человеку, талантливому журналисту и писателю Е. Кононенко. В очерке «Признание в любви» Л.А. Кудреватых, помещенном в его книге с тем же названием, он пишет, что знал Е.В. Кононенко более сорока пяти лет. «Она бескорыстна и верна в дружбе. Дружила с правдистами-очеркистами Алексеем Колосовым и Иваном Рябовым. Дружила и спорила из-за каждой строчки, из-за каждого слова… Кононенко полвека ведет с миллионами читателей разговор по душам и умеет это делать, как никто другой… Творчество Кононенко – это показ красоты человеческой души, это направление, по которому должен следовать настоящий хороший человек… Меня давно интересовало: откуда в ней такой силы человеколюбие?»

Л.Н. Терновския. 2005 г.

И доказательством ее дружбы, ее человеколюбия может служить ее трогательное вступление к книге И. Рябова «Очерки и рассказы», изданной после его смерти редактором и составителем Л.А. Кудреватых. Она писала так, как подсказывало ее чуткое сердце и добрая душа. Вот ее душевные слова: «У людей, которые знали Ивана Рябова, нет ощущения, что он живет только в книге. Думается, что уехал он в долгую командировку с мандатом безмерно любимой им «Правды», и вот распахнется дверь, и он влетит, ворвется, как озорной вешний ветер, как свежий летний ливень, как ураган. Он переполнен до краев впечатлениями, раздумьями, сыновней любовью к родной отчизне, к русской природе и главное – к человеку, к советскому народу, который всегда считал высочайшим из всех судей… А самое главное, вместе с ним всегда входит многогранная жизнь, которую он любил жадно, неистово, до боли в сердце, до последнего стука этого великолепного сердца. Ты не знал, читатель, коммуниста-литератора Ивана Рябова, одного из тех, кто по праву вошел в золотой фонд нашей большевистской журналистики, рожденной пламенем Октября... И как глубоко любил поэзию, богатый русский язык, знал наизусть и Пушкина, и Лермонтова, и Гоголя, и Некрасова, и Есенина! Впрочем, на память читал и Шекспира, и Гейне, и Беранже… Ты, дорогой читатель, всего этого не видел, но ты зримо почувствуешь это, открыв книгу, в которой бьется умное и щедрое сердце бойца-публициста, писателя-правдиста Ивана Рябова, уроженца российской деревни Малые Селища, одного из первых организаторов новой жизни в бывшей Тверской губернии, а потом с помощью своего пера и «Правды» – и во всей России и во всей советской державе.
И я, одна из друзей-однополчан Ивана Рябова, тоже открываю эту книгу… с волнением перечитываю и говорю: «Здравствуй, Иван Афанасьевич! Здравствуй, мастер! Яростный враг обывательщины, мещанства, эстетства, бюрократизма, всяческой мертвечины… Певец мужества, душевного благородства, пламенных дерзаний во имя новой жизни!
Здравствуй, чудесный наш друг Ваня Рябов!
Какое наслажденье слышать твой живой голос!
Не зря занимал ты место на земле, коли и сейчас в строю борцов за коммунистическое завтра».
Все перечисленное дает право сделать вывод: имя Ивана Рябова как журналиста-писателя, публициста, фельетониста не должно померкнуть. Ведь его творчество изучалось в институтах журналистики, его ценил такой известный в то время писатель-сатирик, как М. Кольцов. Он писал о сатире Салтыкова-Щедрина, его монография о Г. Успенском – одна из лучших работ об этом писателе-демократе в советском литературоведении.
Мне хочется верить, что имена Б. Полевого, И. Рябова не будут забыты, и растущая современная молодежь должна по достоинству оценить их творчество.
И я снова повторю, что мне выпало большое счастье знать их, работать с Иваном Афанасьевичем Рябовым в Волочке, видеть и наблюдать его первые самостоятельные шаги на газетной работе, где он проявил себя как смелый, талантливый журналист.
Я благодарна судьбе за эту встречу, дружбу с ним.

Р. Смазнов

Нельзя щекотать пятки,
когда нужна пощечина

В четвертый век российской журналистики мы вступаем почти с теми же профессиональными проблемами, какие испытывали наши коллеги сто, двести, триста лет назад. Нашим предшественникам удалось многое сделать, чтобы слово журналиста стало авторитетным, а у нас было право своего слова. И здесь уместно прихвастнуть знаменитым высказыванием Михаила Кольцова: «Тула славится оружейниками, Кимры – сапожниками, Тверь – газетчиками». Еще недавно на всю страну гремели имена публицистов, которые прошли калининскую школу журналистики. Среди них, например, Борис Полевой, Иван Васильев…
В 1920-е годы редакционное удостоверение №102 носил литературный сотрудник «Тверской правды» (так прежде называлась наша газета) Иван Афанасьевич Рябов. Он стоял у истоков тверской советской журналистики. Работал в газете «Тверская деревня», редактировал приложение к «Тверской правде» – комсомольскую газету «Путь молодежи». В 1923 году стал одним из организаторов Тверской ассоциации пролетарских писателей, которая основала и поныне существующую молодежную «Смену». Пять лет спустя возглавил вышневолоцкую районку «Наш край». А потом – Москва.

И.А. Рябов. 1955 г.

Его блистательные очерки и фельетоны в послевоенной «Правде» – дань времени. И потому главными героями очерков всегда становились люди труда, строители новой жизни в деревне. Но в фельетонах Рябов умел понимать наиболее важные тенденции в развитии общества и своим исследовательским умом был интересен читателям.
Быть фельетонистом, то есть строгим критиком действительности, могли только очень смелые люди. Одно дело, когда ты публично высмеиваешь старушку, которая лечит зятю зубы иерусалимскими камешками, и совсем другое, когда объектом сатиры становятся руководители предприятий или даже партийные работники. Бывало, что после подобного выступления летела голова журналиста, а не того, кто виноват… Но даже такой поворот событий умелым пером Рябова превращался в очередной фельетон. Иван Афанасьевич не боялся заявить со страниц «самой правдивой газеты», что «фельетонисту разрешено говорить в четверть голоса. Его слово набирается петитом. Ему разрешено критиковать, придерживаясь табели о рангах. Фельетонист извиняется перед теми лицами, которых он касается своим робким пером, величает их по имени и отчеству. Он часто щекочет своему герою пятки там, где нужна пощечина».
По сути уже тогда Рябов предсказал тихую смерть этому жанру. Сегодня фельетон в чистом виде практически исчез. Возможно, потому, что в основу подобных материалов должен ложиться факт, содержащий в гипертрофированном виде типичные черты того или иного явления. А мы и так сейчас живем в «гипертрофированном виде», сама жизнь настолько фельетонна, что сатирикам нечего добавить. Над кем и над чем смеяться? Объективная критика опасна и, кажется, никому не страшна.
Известный писатель и журналист Генрих Боровик в одном из интервью сказал: «Ситуация сложная. Хозяйствующие субъекты хотят быть хозяевами, это надо иметь в виду. Под хозяйствующими субъектами я подразумеваю не только олигархов, но и всех тех, кто хочет хозяйствовать в средствах массовой информации, в том числе и различные ветви власти. Идет борьба. Она будет идти долго, может быть, всегда, во всяком случае до тех пор, пока мы не станем разумными людьми и не поймем, что свобода СМИ стране нужна как воздух».
В Твери, пред тем как взять интервью у директора школы, нужно спрашивать разрешения у ряда пресс-служб… А читатель всё ждет и ждет от журналиста рябовской смелости и принципиальности, вспоминая слова другого знаменитого тверского сатирика – Салтыкова-Щедрина: «От него зверства ждали, а он чижика съел».
Коллеги, пожелаем себе и читателям отваги. Не «зверств», но справедливого голоса, услышанного и прозвучавшего не зря.
«Тверская жизнь» №4 (25. 375),
13 января 2004 года

А.М. Бойников

Иван Афанасьевич Рябов
(1902 – 1958)

Писатель и журналист Иван Афанасьевич Рябов родился 25 сентября 1902 г. в деревне Малые Селищи Тверского уезда и губернии (ныне – Калининский район Тверской области) в бедной крестьянской семье. Первоначальное образование получил в Беле-Архиерейской сельской школе II ступени.
Сразу после Октябрьской революции Рябов активно включился в общественную жизнь родной деревни: был сельским библиотекарем и секретарем волостного исполкома. В это же время начал писать стихи. В 1919 г. в газете «Известия Тверского Совета рабочих, солдатских и крестьянских депутатов» появилось первое произведение молодого селькора Рябова – трехстрочная заметка в разделе «Хроника». 6 – 8 ноября 1919 г. он принимает участие в работе I съезда тверских поэтов и писателей «из народа» (вошел в историю тверской культуры как «I съезд пролетарских писателей Тверской губернии»).
В 1922 – 1924 гг. Рябов учился в Тверской совпартшколе, по окончании которой полностью посвятил себя журналистике. В 1920-е годы он сотрудничал в газетах «Тверская правда» и «Тверская деревня», в журнале «Жизнь и творчество», редактировал еженедельную комсомольскую газету «Путь молодежи» (приложение к «Тверской правде»). В 1923 г. Рябов стал одним из организаторов Тверской ассоциации пролетарских писателей. Несомненной заслугой ассоциации стало основание самостоятельной молодежной газеты «Смена», где Рябов занял должность заместителя редактора. В 1926 г. в Твери вышел совместный с Г.В. Пантюшенко сборник стихов. Хотя в тверской печати Рябов негативно отзывался о поэзии С.А. Есенина, считая ее «чуждой», в его собственных стихах явно слышны есенинские мотивы печали и тоски по деревенской родине.
С 1928 г. Рябов был редактором вышневолоцкой газеты «Наш край». В 1929 г. он переехал в Москву и начал сотрудничать в газете «Рабочая Москва», а также в журналах «Даешь» и «Пятидневка».
С 1937 по 1958 гг. Рябов работает в газете «Правда» и одновременно является членом редколлегии журналов «Крокодил» и «Молодой колхозник». Его очерки, фельетоны, публицистические и литературно-критические статьи публиковались в ведущих центральных изданиях – в журналах «Новый мир», «Октябрь», «Наш современник», «Огонек» и других. Рябов – автор воспоминаний о поэте-крестьянине С.Д. Дрожжине и статей об А.С. Пушкине, А.Н. Радищеве, М.Е. Салтыкове-Щедрине, Л.М. Леонове, М.А. Шолохове.
В 1950-е годы было издано несколько сборников очерков и фельетонов Рябова. В 1954 г. увидела свет его книга о писателе-реалисте XIX века Г.И. Успенском. Совокупный тираж книг Рябова превысил 1 млн. экземпляров.
Рябов считал, что «дело публициста – живописать современность». Несмотря на неукоснительное следование принципам коммунистической идейности и партийности, лучшие журналистские произведения Рябова отличают тщательное изучение жизненных фактов, правдивость, умение видеть наиболее существенные тенденции развития общества, патриотизм, тонкое чувство красоты природы. Эти черты соединяются у него с ясной формой подачи материала, художественным мастерством и высокой культурой слова. Главными героями его очерков становились люди труда, строители новой жизни в деревне.
Целый ряд его очерков из книги «Годы и люди» (1959) написан по результатам корреспондентских поездок по Тверскому краю. В своих фельетонах Рябов высмеивал и развенчивал бюрократов, халтурщиков, нерадивых хозяйственников, разоблачал антигосударственную практику кумовства и семейственности при подборе кадров. Творчество Рябова оставило яркий след в истории тверской и российской журналистики 1920 –1950-х годов.
И.А. Рябов скончался в Москве 19 сентября 1958 г.
В Государственном архиве Тверской области хранятся документы писателя.

Список литературы

1.Рябов И.А. Годы и люди. – М.: Правда, 1949. – 280 с.: портр.
2.Рябов И.А. Очерки и фельетоны. – М.: Правда, 1958. – 484 с.
3.Рябов И.А. Земля и люди: очерки, фельетоны, статьи. – Калинин: Калинин. кн. изд-во, 1959. – 250 с.: портр.
4.Лукин Ю. Журналист большого таланта // Солдат слова. Кн.3. – М., 1981. – С. 94 – 105.
5.Павлов Н.П. И.А. Рябов // Павлов Н.П. Русские писатели в нашем крае. – Калинин, 1956. – С. 117 – 123.

О П.И. Белявском

Памятные даты
Смоленщины на 2004 год

Памятные даты Смоленщины на 2004 год
105 лет со дня рождения Петра Ивановича Белявского (1899 – 1968), писателя, журналиста, первого редактора вяземской газеты «Товарищ», специального корреспондента «Известий». Родился в Гжатском уезде Смоленской обл. (Газета «Рабочий путь». – 1973, 25 окт.)

Секретно

О засоренности аппарата редакции «Известий»

Секретарям ЦК ВКП(б) – тт. Сталину, Кагановичу, Андрееву, Жданову, Ежову. Копия: тт. Молотову, Калинину.
 В течение последних лет аппарат редакции «Известий» являлся убежищем для троцкистско-бухаринских шпионов. Предпринятая Талем «чистка» бухаринского наследства в газете (ее осуществляли талевские молодчики из Отдела печати – Мишурис и Левин, недавно снятые ЦК с работы) преследовала, как сейчас установлено, лишь одну цель: под флагом укрепления аппарата редакции расставить на руководящих постах газеты троцкистских и иных шпионов.
 ...Приведем факты.

Радековско-Бухаринские корешки

Кутузов-Голенищев Л.И., Логинова Е.Н.
…Белявский П.И. Спецкорреспондент. Член ВКП(б). Сын сельского священника, служил в царской армии прапорщиком. С 1924 по 1929 г. работал в «Правде». От комиссии по чистке ячейки редакции «Правды» в 1929 году получил выговор за отрыв от партийной жизни. Голосовал за выражение доверия лидерам правых. Комиссией был отстранен от работы в «Правде» в 1929 году. В «Известия» принят Бухариным, который знал Белявского по «Правде». Во время работы в «Известиях» Белявский допускал политические ошибки в оценке коллективизации.
...О засоренности аппарата редакции «Известий»
1. Аппарат редакции «Известий», в течение ряда лет являвшийся объектом троцкистско-бухаринского вредительства, продолжает находиться в тяжелом состоянии и до конца еще не очищен от радековско-бухаринских и талевских корешков.
...Секретарь ЦК.

Письмо Б. Полевого Л.Н. Терновской


Игорь Иванович Попов

Родился 16 июня 1935 в г. Вышний Волочёк в семье служащих. В школе вступил в комсомол, избирался членом комитета комсомола школы. Закончил школу в 1953-м и поступил на эксплуатационный факультет Ленинградского института инженеров железнодорожного транспорта, который закончил в 1958-м. С августа 1958-го начальник вокзала станции Вышний Волочёк Октябрьской железной дороги, где вступил в ряды КПCC.
С октября 1959-го первый секретарь Вышневолоцкого горкома ВЛКСМ. С октября 1961-го секретарь – завотделом пропаганды и агитации Калининского обкома ВЛКСМ. С декабря 1962-го председатель оргбюро, с 7 февраля 1963-го по 25 августа 1964-го первый секретарь Калининского промышленного обкома ВЛКСМ. «В тот период промышленный обком ВЛКСМ поддерживал активные деловые отношения с сельским обкомом ВЛКСМ, организовывал шефство предприятий над селом, шефство по электрификации Октябрьской железной дороги, направление молодежи на ударные стройки области, страны». Депутат Калининского промышленного облсовета в марте 1963 – марте 1965. В сентябре 1964-го поступил и в июле 1966-го окончил Высшую партийную школу при ЦК КПСС. С августа 1966-го заведующий промышленно-транспортным отделом Калининского горкома KПСС. С декабря 1968-го заместитель заведующего промышленно-транспортным отделом Калининского обкома КПСС. С августа 1970-го второй секретарь Калининского горкома КПСС. С января 1972-го по декабрь 1990-го секретарь Калининского облсовпрофа. В феврале 1984 – августе 1985 советник ВЦСПС при Центральном совете профсоюзов Афганистана. С 1991-го заместитель начальника, с 1992-го начальник управления по труду и социальным вопросам администрации Тверской области. С октября 1997-го на пенсии. Награжден медалью «За доблестный труд. В ознаменование 100-летия со дня рождения В.И. Ленина» (30.03.1970), орденом «Знак Почета» (25.08.1971),орденом Дружбы народов (17.07.1986).