Вышневолоцкий историко-краеведческий альманах №11, стр. 5-82

		В.К. Лобашов

Вышний Волочек моего детства

Судьба сложилась так, что ветер странствий куда только не заносил в путешествиях: от Карелии до Вологды на севере до Кавказа, Крыма и Чёрного моря на юге, от Бреста и Прибалтики на западе до Урала и Тобольска на востоке. Плюс экскурсии по Восточной Европе от Польши до Болгарии (страны социализма). Что-то из увиденного радовало, приводило в полнейший восторг, будь то природные ландшафты, архитектура светская и духовная, обычаи и традиции, элементы культурного наследия. Где-то временами хотелось остаться пожить, например, в Плёсе на Волге, Болхове на Орловщине или Феодосии в Крыму. Но всё равно, лишь только возвращался в Волочёк, как тут же понимал, что это самое родное, милое и любезное моему сердцу место на всей земле. С самого раннего детства пришли этот восторг и любовь к моему городу, буквально утопавшему в зелени листвы и трав, умытому и освежённому прохладой рек и каналов, заботливо ухоженному и чистому в те времена, с красивыми зданиями и значимым культурным наследием.

Вадик Лобашов. Начало 1950-х гг.

Ж.С. Хасаинов, Р.И. Матюнин, В.В. Соловьёв

Особенно благодарен я двум людям, безгранично укрепившим эту любовь к Вышнему Волочку. Память и уважение к ним остались по сей день и великое сожаление, что по молодости лет их рассказы о городе не записывались. Первый – это Владимир Иванович Потехин, сосед по дому и отец друга детства, столяр золотые руки – что называется, мастер от Бога. Хотя сам он был уроженцем Костромского края, будучи человеком грамотным, любопытным и смекалистым, я бы сказал, великолепно знал город. Прогулки с ним и его сыном Евгением при его мастерстве рассказчика превращались в погружение в историю Вышнего Волочка. Каждый дом, место, здание обрастало таким большим количеством подробностей о жильцах, строительстве, бытовом укладе, семейных и дружеских связях, забавных историях, интерьере построек, что казалось, Владимир Иванович сам был непосредственным участником всех этих событий.
Второй – это Жан Сергеевич Хасаинов, мой первый учитель истории, единомышленник в библиофильстве и старший коллега по преподавательской работе. Человек энциклопедических знаний, увлекательный рассказчик и тоже досконально знавший свой город со всех сторон. С благодарной памятью им я и посвящаю свои воспоминания о Вышнем Волочке середины ХХ века.

I. Дом

В этом доме на улице Освобождения прошли детство и юность Вадима Лобашова

Детство и юность мои связаны с Жуковщиной, или Жуковым углом, где в доме №26 по улице Освобождения и прошли эти годы. Дом примечателен сам по себе. Во-первых, он стоит на самом юру, посередине между 2-й и 3-й Пролетарскими. Камни для фундамента когда-то нормально держали его, и лишь 30 лет назад, когда по улице пошли большегрузные автомобили, он стал крениться. В сторону 2-й Пролетарской начиналась болотистая равнина, а может быть, даже пойма реки Цны в её изгибе, которая тянулась до самых торговых рядов, прорезанная Тверецким каналом. Во-вторых, дом древний и ему более 200 лет – значит, выстроен ещё до войны с Наполеоном. Первые владельцы его, семейство Пивоваровых, «баловались» торговлей, поэтому 1-й этаж дома был лавкой с бакалейными и галантерейными товарами. На 2-м этаже, очень светлом и удобном, жили хозяева. В двухэтажной пристройке сзади находились контора и складские помещения. Торговля, видимо, шла успешно, потому как рядом с домом было выстроено здание магазина, который даже в моё время успешно конкурировал с магазином на углу 3-й Пролетарской и Освобождения.
Последняя владелица, Хиония Ивановна Пивоварова, прописала в этом доме своих племянниц Антонину Ивановну Ермолину с семейством и её сестру Сусанну Ивановну. А заднюю часть дома продала двум жильцам – верх как раз и был куплен моим дедушкой, Андреем Семёновичем Смирновым.
Константин Константинович Ермолин, муж Антонины Ивановны, – из помещиков Максатихинской волости. Был он человеком трудолюбивым, опрятным – чистюлей до высшей степени: содержал двор, улицу перед ним, небольшой огородик в исключительной красоте и чистоте. Двор перекрывали кроны большого клёна и ясеня, дорожка от входа была плотно утрамбована белым щебнем, а под окнами и в огороде благоухали цветы с мая по октябрь. Вообще, это был какой-то кудесник чистоты, опрятности, ухоженности и красоты. Вот эти запахи цветов вместе с запахами листвы, свежести воды и чистоты воздуха так навсегда и вошли в моё детство.
Нужно сказать, что те времена, 50-е годы ХХ века, осели в памяти исключительной чистотой города, об этом заботились и сами жильцы, и уличкомы, при которых осенью чистились и рылись канавы, а весной эти канавы очищались от снега, чтобы паводковые воды быстрее уходили. Перед домами стояли скамеечки, иногда со столиками, где вечерами сидели хозяева и их гости. Сажались деревья или кустарники, поэтому город был весь в зелени, что прибавляло ему уюта и даже какого-то изыска.

II. Семья

Дед Андрей Семёнович Смирнов

Моя семья тоже интересна по-своему. По линии отца я из рода ясиновичских ямщиков. Прапрадед Алексей уже имел довольно крепкое ямщицкое хозяйство в этом богатом торговом селе. Его сын с женой Дарьей (моей прабабушкой) уже могли позволить дать сыновьям образование. Николай и Иван окончили Лесной императорский институт, став инженерами-лесничими, и в революцию эмигрировали из страны. А младший из братьев Алексей Филиппович (мой дед), бунтарь и революционер, сначала пошёл вслед за братьями, потом перебрался в Тверь, связался с революционерами, в 1917 году уже был председателем Ясиновского волостного исполкома и угодил в самое пекло восстания зелёных в 1919 году. А после восстания разошёлся со своими однопартийцами и стал персоной нежелательной в осуществлении политики партии в Спас-Ясиновичах. До своей смерти, в марте 1945-го, был в колхозе рядовым колхозником.
Деда своего по материнской линии, Андрея Семёновича Смирнова, я звал «молодым Рябушинским» за его предполагаемые потенции в карьере и судьбе, которые не реализовались при советской власти. Происходил он из карел Бежецкого уезда Замыцкой волости, где река Медведица делит пополам русские и карельские поселения.
Прапрадед Михайло уже был наполовину торговец, наполовину крестьянин (на карельском берегу крестьяне были государственными, а крепостными никогда не были). Его сын Семён был уже абсолютным торговцем, пользовался в волости значительным авторитетом и даже возглавил выборную комиссию крестьян в поездке к императору Александру II по каким-то спорным земельным вопросам в 70-е годы XIX века (ходоки вернулись с положительным решением вопроса). От него торговля перешла к старшему сыну Михаилу в виде обширной булочной, где готовились и пеклись баранки, бублики, сушки, пряники, печенья, сдобы и развозились на всю волость. Из рассказа деда запомнилось, какой должна быть настоящая баранка: «Её бросали с уровня бедра об пол, и она должна была рассыпаться в мелкую крошку, а не на отдельные куски». Булочная находилась в деревне Денисово Замоцкой волости, где и жила вся семья Михаила.

Бабушка Елена Дмитриевна Смирнова

Дед в семье был самым младшим ребёнком, пятым после двух братьев и сестёр. О старшем сказано выше, а второй брат Митрофан уехал в Москву и свою карьеру выстраивал на базе московских возможностей, связавшись с цыганами. Все надежды, видимо, семья вложила в младшего, Андрея. Он родился в 1894 году, закончил четыре класса церковноприходской школы (причём знания школа давала такие, что на протяжении моего собственного обучения в школе я консультировался с ним по вопросам математики, физики, астрономии, черчения, а по вопросам литературы, истории и географии с ним консультировались даже учителя). После школы окончил Тверское коммерческое училище – четырёхгодичное, а дальше связывается с московской торговой фирмой «Мюр и Мюрилиз» (ЦУМ, рядом с Большим театром) и налаживает своё вязальное производство. Во время Первой мировой войны ему исполнилось 20 лет. Его забирают в армию в 1916 году, он попадает в Галицию и участвует в знаменитом Брусиловском прорыве. После этого части отправляют на переформирование в Петербург, и он с конца 1916 года служит в Павловском полку (казармы на Марсовом поле), становясь свидетелем революционных событий в столице империи.
В детстве я много раз спрашивал: «Дед, ты Ленина видел?», а он отвечал: «Ни разу». Это страшно меня злило. Но зато он много раз слушал Троцкого, Керенского и других ораторов из разных партий. Саму революцию принял без восторга, считая действия новой власти непродуманными и разрушительными. События, связанные с взятием Зимнего дворца, он называл массовой попойкой на несколько недель и всеобщим грабежом дворцового имущества. Даже в казармах павловцев «коробейники из Зимнего» несколько месяцев подряд продавали ткани, кожи, стулья, посуду, безделушки и многое другое.

Лобашовы: Дарья (прабабушка) с сыновьями Иваном Филипповичем и Алексеем Филипповичем (дед Вадима). 1916 г.

С марта по июль 1917 года в составе сводного батальона охранял Николая II и его семью в Царском Селе (он рассказывал много о порядочности и терпении бывшего императора и членов его семьи) до их отправки в Тобольск. После этого в августе его военная служба закончилась, и он вернулся домой, вскоре попав под призыв в Красную Армию. Был отправлен на юг, где за мешок сала откупился у полкового начальства и был комиссован, якобы по болезни, в конце 1918 года. Вернувшись в Денисово, женился по большой любви на русской из бедной семьи, на своей ненаглядной Елене Дмитриевне.Уже в этот период начал активно заниматься коммерцией, развозя вязальные машины по деревням близким и дальним родственникам. При НЭПе разворачивается на полную катушку, увеличивая количество машин для производства: так, только в его доме работало пять женщин на пяти машинах. Уже остро встал вопрос о постройке своей фабрики. Продукцию отвозил в Москву, сдавал на Петровке и Кузнецком Мосту в специализированные магазины, в которые поставляли перчатки мужские: кожаные, замшевые, лайковые, юфтевые; вязаные – шерстяные и хлопчатобумажные. То же самое было и с женскими перчатками, правда, к ним добавлялись ещё кружевные и газовые. Специализация деда была мужские и женские шерстяные перчатки, мужские – гладкие (однотонные), а женские – расшивные.
В 1929 году НЭПу пришел конец. По постановлению местного комбеда дом, хозяйственные постройки, мебель, одежда, посуда были полностью национализированы. Оставлять разрешалось только то, что унесёшь на себе и с собой. На противоположном берегу реки Медведицы в деревне Григорково (родина бабушки) была приобретена банька, которую приспособили для жилья.
Отлично помню из детства такой эпизод. Мы с дедом шли по деревне Денисово, он мне показывал камни, на которых стояли бывшие дома семейства. Тут к нам подошёл старик, до этого пристально разглядывавший деда. Он бухнулся на колени, взял деда за руку и что-то стал горячо ему говорить, а потом перевёл через дорогу и повёл его в большой пятистенный дом, где он жил. Мне были предложены малина и чай, а старик пустился в долгие разговоры. Помню, меня поразили и этот большой дом, и венские стулья со столиком, красный пузатый резной комод с изящной не деревенской посудой.

Отец К.А. Лобашов

Как оказалось, это был бывший председатель комбеда по кличке Фрёля (его настоящего имени, отчества и фамилии, по словам деда, в деревне никто не знал), законченный лентяй, такой своеобразный «Обломов в кубе». Вот эта мебель и была когда-то дедовской. Посуда тоже чья-то, а дом – именитого кожевенника Чуркина. Дед был отправлен в Медынь (после конфискации), где сначала сидел в тюрьме, а потом на вольном поселении. Бабушка, как декабристка, оставив четверых детей от трёх до десяти лет на руках своей матери, отправилась вслед за ним. В конце 1929-го ему как-то удалось выкрутиться, и он с семейством уезжает из родных мест в Старицу. Но на следующий год кто-то из его знакомых предупреждает его об аресте, и дед ночью, наняв подводу, едет на станцию и садится на первый же поезд. Так он попадает в Гатчину, где живет до 1933 года, а оттуда бежит уже в Вышний Волочёк, где покупает часть дома на улице Освобождения. Работать ему, как бывшему социально чуждому элементу, советская власть не давала и в то же время заставляла искать работу. Поэтому до войны он корчевал пни, был сторожем на сеноскладе (сейчас таможня), стрекальщиком на льнозаводе, «рабочим по трансмиссии», т. е. чистильщиком машин на «Авангарде». Чтобы содержать семью, он ещё работал по патенту кустаря-одиночки трикотажником. Но, «задушенный» налогами, перешёл на нелегальную работу, продолжая её практически до самой смерти в 1970 году.

Тётя М.А. Смирнова, заменившая Вадиму маму

Во-первых, делал камерные калоши, которые расходились по Волочку и району (особым шиком считались красные); а во-вторых, по-прежнему выпускал трикотаж: носки, перчатки, рукавицы, рейтузы и даже сшивные юбки, как хватало ширины вязального станка. Женские и детские модели расшивались всем семейством. Сбывал частично через вышневолоцкий рынок, а в основном в Москве, Питере, Риге и Эстонии (эстонцы привозили ему сырьё).
Вот эта предприимчивость помогла не только содержать семью, но и всем детям дать образование. Старшая и младшая дочери стали учителями, средняя дочь пошла в медицину, а сын, окончив Ленинградский институт железнодорожного транспорта, стал ведущим путейцем в Криворожье.
Теперь собственно обо мне. Отец, Константин Алексеевич, всю войну защищал Ленинград и в условиях блокады долгие-долгие месяцы пролежал на граните и льду на левом берегу Невы, на «Невском пятачке». Это привело к острой форме туберкулёза, ею он заразил свою жену – мою мать, Клавдию Андреевну.

Вышний Волочёк. 1950-е гг.

Я родился в Есеновичах в 1947 году, и в три года с подозрением на туберкулёз меня отправили в Волочёк в местный тубдиспансер (находился в бывшей гостинице Жёлтикова на углу Тургеневского переулка и Осташковской улицы). Вот там я долго-долго болел, но в конце концов мне это надоело – я устроил бунт. Во-первых, целыми днями напролет призывал бабушку и дедушку, а во-вторых, ночами в знак протеста снимал с больных одеяла и простыни и где-то прятал. Кончилось всё тем, что главврач вызвала бабушку и сказала, чтобы она забрала этого неуправляемого мальчика.
Дорогу на улицу Освобождения я помню очень хорошо (видимо, как знак свободы), когда дед нёс меня на своих плечах – это были мои первые детские воспоминания. Ну а потом тяжело заболела мама. Пенициллина тогда не было, она в течение четырёх лет медленно умирала в том же диспансере, а когда мне было семь лет, её не стало. Так я очутился в семье деда, маму мне заменила её сестра, Мария Андреевна, а отец так и прожил всю жизнь в Есеновичах с моим младшим братом.

 

 

III. Семейный уклад

В семье деда культивировались три вещи: пища, одежда и книги. По мнению деда, пища составляла основу жизни, поэтому она должна была быть сытной, вкусной и красивой; на неё никогда не жалели денег. Приготовлением пищи занималась бабушка, а после её смерти мама, которая в поварском искусстве достигла больших изысков.
Утро для меня начиналось с уличных криков: «Молоко! Сметана! Творог! Рыба разная! Ножи точить! Яйца! Куры-гуси! Кости-тряпки!» Когда дедушка по осени с базара приводил торговца с бараном, то бабушка выходила во двор и глядела в глаза барану: если весёлый, то брала, если грустный, то говорила: «Он, наверное, больной, не надо брать». Так мясо заготавливалось на зиму. Рыбу поставлял из Перервы местный рыбак и плотогон Белов: щурят, лещей, судаков, снеток. К нему я в первый раз вместе с приятелями поехал за грибами с ночёвкой – от Здешева до Перервы на катере. На следующий день под Язвихой мы все за какие-то два – два с половиной часа набрали по полной коробушке одних белых-боровиков. Когда в Здешеве дед встретил нас с катера, то ахнул, увидев такое изобилие грибов. А так как коробушки были тяжёлыми, то он транспортировал их на велосипеде до дома.

Урок немецкого языка в вышневолоцкой школе. 1950-е гг.		На уроке труда в вышневолоцкой школе. 1960-е гг.

Обедали всегда в определённое время, на красивой посуде и нескудно. Мои вкусовые пристрастия, видимо, зародились тогда, в раннем детстве. Дед часто ездил в Москву и Питер, покупал там и привозил домой маленькие баночки с икрой: красной, паюсной и зернистой; огромную рыбью голову – белужью, из которой варился суп, или же куски слабокопчёного осетра или стерлядки, которые резались на тоненькие ломтики и, попадая на язык, таяли во рту. Из деревни от своей сестры привозил карельскую пищу: кислое молоко (кислый творог, залитый прокисшим молоком); карельские пироги шульники – из тонкораскатанного ржаного теста, открытые, с начинкой (картофель с луком в сметане и масле, каша, творог, рыба), и сочни – закрытые пироги из белой муки, очень пышные и нежные на вкус; жареный снеток – мелкая рыбёшка с луком. Потом, когда магазины оказались заваленными крабами, часто брали крабов – в консервной банке под розовой бумагой находилось удивительно нежное и вкусное крабье мясо. Дома из русской печи щи наваристые были, необыкновенные, котлеты – воздушные (особенно если их окунать в сметану, красноватую, тоже вынутую из печки). А каши!.. В керамических горшочках с двойной пенкой – верхней, коричневой, плотной, и нижней, розовой, мягкой, из-под которой дышала вся распаренная розовая каша. Тушёнка из печки, пироги, блины и оладушки с макалкой из лесных ягод! Но особенно мне нравились пирожные (я называл их «формочки»), которые придумывала и пекла мать. Сверху на них было что-то удивительно вкусное из варенья, тушёной сметаны с вареньем, сделанного крема. За всю жизнь, конечно, много пришлось перепробовать разного, но тот детский стол в воспоминаньях остался самым вкусным, желанным и любимым.
Одежда также была культом в семье, дед исповедовал формулу: «Я не настолько богат, чтобы носить дешёвые вещи». Рубашки и штаны мне шились дома, на зингеровской машине, а всё остальное проходило через руки портных и сапожников. В раннем детстве почему-то готовую одежду не покупали, поэтому часто приходилось ходить по портным и сапожникам. Одни шили только верхнюю женскую одежду, другие – платья и костюмы. Третьи – блузки и кофточки, четвертые – мужскую верхнюю. Пятые – мужские костюмы и брюки, шестые – женские шляпки, седьмые – мужские головные уборы. Так, например, на втором этаже дома напротив стадиона «Спартак», на углу улиц Венецианова и Красных Печатников, жил мужской мастер, специализировавшийся на пошиве мужских кепок. Там в своё время мне сшили парадную кепку-восьмиклинку. Обувь шили на заказ евреи-обувщики.
Книги в семье считались чем-то священным. Из библиотеки дедовой, которая когда-то была у него на родине, осталась только одна книга, которую он постоянно возил с собой в бегах и ссылках – большой том М. Лермонтова, на тонкой-тонкой бумаге, с иллюстрациями К. Маковского. Вообще, Лермонтов в семье почитался больше, чем Пушкин, поэтому эта книга была главной святыней.

Главным в доме у Вадима были книги

Остальные книги из первичной дедовой библиотеки были национализированы в 1919 году. Эта книга Лермонтова стала первой в новой библиотеке, в которую приобретались русская классика наряду с зарубежной, а также книги по истории и искусству. В семье было принято ежевечернее чтение вслух с обсуждением. По субботам и воскресеньям приходили гости и говорили о прошлом, либо обсуждали новинки литературы и искусства (о политике не говорили). Позднее уже сам стал ходить в библиотеку напротив милиции, оттуда приносил книги для себя и семьи, также и дедушка приносил книги от своих знакомых, об одном из которых следует сказать особо.
Это был плотник с 5-й или 6-й Пролетарской, Семён Михайлович, дружный с дедом, у которого мы брали книги, как в библиотеке. Он был скорее не библиофил, а библиоман: не он, а книги были хозяевами в доме. Они заполняли большую комнату, лежали высоченными штабелями прямо на полу, оставляя узкие проходы, были в прихожей, на кухне, на веранде и даже в сарае. Нужно сказать, что он очень много читал и свободно ориентировался в этой массе книг. Книги он покупал, книгами с ним расплачивались за плотницкие работы; покупал книги чемоданами. Много в этой библиотеке было мишуры, но попадались и исключительно ценные вещи. Здесь я познакомился с книгами (это были нарядно изданные фолианты) по истории гвардейских полков: Преображенского, Семёновского, Измайловского, Кавалергардского, Конного, Павловского, Егерского, Московского, Финляндского. Полностью было представлено многотомное издание Русского географического общества под редакцией Семёнова-Тяньшанского «Живописная Россия», словари: братьев Гранат, Брокгауза и Ефрона, Русский биографический, Даля; Советские энциклопедии. Здесь были сшитые и переплетённые номера журналов «Нива», «Отечественные записки», «Русский инвалид» и др. За книгу «Генералы войны 1812 года», иллюстрированную цветными литографиями, «Мосфильм» предлагал ему автомобиль «Москвич». Но хозяин отказался. Не перечесть всего, что у него было. Был альбом фотографий одного из великих князей, в котором были фото семей великого князя и семейные фото Николая II. Судьбу библиотеки не знаю. Когда я вернулся из армии, Николай Михайлович уже умер, а его жена, люто ненавидевшая книги ещё при его жизни и обещавшая всё сжечь, не ведомо, как с ними поступила, тем более в конце 60-х стал разворачиваться книжный бум.

Первые торговые ряды. 1960-е гг.

Вторые торговые ряды. 1960-е гг.		Вышний Волочёк, 1955 г. На заднем плане Первые ряды

Вышний Волочёк, проспект Ленина. 1950-е гг.

Среди тех, к кому мы ходили в гости с бабушкой или мамой, мне запомнились две женщины.
Первая – это Добрея (в детстве я многих людей называл по какому-то свойству характера или внешним особенностям), Мария Степановна Левкина, мать пятерых детей, домохозяйка из мещан. К ней ходили как к портнихе (второй от угла Красных Печатников, где сейчас «Хозтовары», дом на улице К. Маркса). Дом с крыльцом был в глубине участка, делился на две части, а перед домом – чудесный сад, утопавший в цветах, с кустами ягод, сливами и вишнями, где мне нравилось вовсю носиться. В самом доме стояла фисгармония (камерный орган), на которой мне тоже позволялось «играть», к тому же всегда предлагался чай со сладким угощением.
Вторая – Глафира Алексеевна, которая жила на втором этаже двухэтажного дома на той же улице К. Маркса. Этот дом сохранился, но сад, конечно, полностью утратил то очарование, которое было присуще ему 50 лет назад. Я помню дорожки, такие тенистые от плодовых деревьев, что можно было прятаться от солнца и вволю лакомиться, забравшись подальше, за беседку, смородиной или малиной, крыжовником или ежевикой, клубникой или земляникой. Особенная благодать была, когда Глафира Алексеевна в саду на таганке, в больших медных тазах с ручками, варила варенье и в процессе варки угощала пенками. Вообще никогда не едал варенья вкуснее сваренного этой чудесной женщиной. Это было варенье феи. Во-первых, ягоды, если немножко встряхнуть банку, долго находились в броуновском движении, то поднимаясь вверх, то опускаясь вниз. Во-вторых, варенье она варила на меду или сахаре с мёдом, и всегда говорила, что не нужно их жалеть (экономить), варенье никогда не будет приторно-сладким. В-третьих, варенье – это не конфитюр, поэтому оно не должно быть густым. В-четвертых, варенье считалось готовым, когда капелька его, взятая при варке и опущенная на блюдечко, не растекалась, а сохраняла свою форму. Вот эти варенья, конфитюры, джемы, компоты, соки, желе, муссы, кисели, кремы, мороженое из отдельных ягод или ягодных смесей – всё это было непередаваемо вкусным.
В доме на втором этаже тоже было полно чудес. Во-первых, на стене висела большая картина, изображающая римский цирк и бой гладиаторов, когда один уже лежит побеждённый и ждёт своей участи, а второй смотрит на трибуны, ожидая, какое решение они примут. Во-вторых, на стене висел удивительный барометр в виде готической средневековой башенки с балконом. На этот балкон выходили дама и её кавалер, одетые по погоде. Если «ясно», то дама была в нарядной белой блузке и кремовой юбке, с белым зонтиком от солнца, а её кавалер – также в светлой одежде, держа в руках соломенное канотье. В дождь эта пара выходила под зонтиками и в плотно застёгнутых плащах. И наконец, если погода холодная и ясная, то она появлялась в круглой шапочке, меховой шубке, теплой бархатной юбке, руки в муфте; а кавалер выходил в высоких сапогах, расшитых военных брюках, пышном доломане со шнурками и в картузе, держа в руках то ли трость, то ли хлыст. Третья вещь, поражавшая меня, – это музыкальная шкатулка, настоящая, из которой было можно, покрутив ручку, услышать чудесную музыку, льющуюся от колокольчиков. Тяжёлые настольные часы с боем, с циферблатом на 24 часа, также привлекали моё внимание. Но самой главной достопримечательностью для меня тогда были годовые подшивки журналов «Нива», «Осколки», «Стрекоза», в которых я рассматривал портреты, карикатуры.
Глафира Алексеевна, дворянка по происхождению, перед революцией преподавала в женской гимназии, а после революции и до войны учительствовала в школе, откуда её выгнали, как социально чуждый элемент, накопив к тому времени свои, социально-надёжные учительские кадры.

Вид от горкома КПСС (сейчас нарсуд) на проспект Советов. Начало 1950-х гг.		Вид на Цнинский и Обводной каналы и улицу Первомайскую*. 1960-е гг.

Вид со 2-го этажа горкома КПСС на проспект Советов. Внизу справа – памятник Сталину. Середина 1950-х гг.

Вернемся, однако, в наш дом. Как уже говорилось выше, в доме был своеобразный культ книг, поэтому ничего удивительного, что половина, а то и больше свободного времени уделялась чтению, либо обсуждению прочитанного, либо рассказам о писателях и поэтах. Или всё замирало, когда по радио начинались чтения или передача «Театр у микрофона». Наиболее запомнились такие постановки: «Бессмертный гарнизон» (о Бресте 1941 года), пьеса о Микеланджело в период создания Сикстинской капеллы, «Осенние журавли» (китайская пьеса), «Кремлёвские куранты», «Васса Железнова», «Егор Булычёв и другие», «Фома Гордеев» и многие, многие другие. Видимо, потому это особенно запало в память, что было связано с блистательными именами наших великих русских актёров и актрис. В радиоспектаклях звучали голоса Качалова, Москвина, Мордвинова, Ильинского, Кольцова, Кочаряна, Коонен, Бабановой, Тарасовой, Пашенной, Яблочкиной, Турчаниновой…
Поэтому, наверное, в детстве у меня было мало игрушек: конь на колёсиках, мячики. Позже – конструкторы, а ещё позже – модели: планеры, подводные лодки, корабли, которые мы с другом Евгением Потехиным доводили до готовности. Вместо игр я предпочитал слушать, как мне читали – сначала сказки, а потом детские рассказы. С пяти лет я уже читал сам, и до армии это был период «запойного», чуть ли не всеядного чтения при малейшей возможности, особенно ночами. Фантастика не очень привлекала, а гораздо больше нравились книги о человеческих возможностях, справедливости и торжестве добра. Так постепенно сложился круг любимых героев: Шерлок Холмс, Жан Вальжан, Гуинплен, граф Монте-Кристо, Маркиз де Самбрэ, Дон Кихот, Одиссей, Спартак, Овод, Дмитрий Санин, герои А. Грина, капитан Немо, Паганель и особенно Сайрус Смит и его друзья из «Таинственного острова» Ж. Верна. Очень долго настольными книгами были «Вешние воды» Тургенева, «Три товарища» Ремарка, «Яснокамское лето» (советский аналог «Таинственного острова»), в котором за лето в пионерлагере дети создают различные чудеса технического творчества.

IV. Прогулки по городу

Вышний Волочёк. Начало 1950-х гг.

Особую радость для меня помимо книжного мира представлял голос матери или бабушки: «Мойся, одевайся, пойдём в город!» Такая фразеология присуща, наверное, всем жителям старых русских городов, где есть членение их на составные части. «Идти в город» означало двигаться из городских посадов: Жуковщины, Солдатской, Горки, Вышневолоцкой – в административно-торговую часть – центр городского поселения. Этот призыв для меня означал, что нужно было привести себя в должный вид и надеть парадную одежду, а если предполагалось ещё к кому-то зайти в гости, то обязательно сажали за стол и кормили, чтобы в гостях я ел только «ради приличия». Среди парадной одежды летне-осеннего гардероба запомнились два костюма: один – белый матросский костюмчик, со светлыми сандаликами и высокими белыми носками, а другой, для более прохладной погоды, бабушка сшила сама, и в нём я выглядел как юный граф, или, как меня тогда называли, «графинчик». Это были чёрные бархатные кюлоты, застёгивающиеся на красивые серебристые пуговицы под коленками, на детских подтяжках; такая же бархатная длинная приталенная курточка с воротником-стойкой; вниз надевалась кремовая сорочка с воланами на рукавах, пышным жабо на груди и не менее пышным галстуком.

Ремонт булыжной мостовой на проспекте Ленина*. 1930-е гг.

Вот так я появлялся на улице Освобождения при полном параде, за руку с бабушкой или матерью. Прежде всего, здесь поражала мощённая булыжником улица, которая, особенно после дождя, переливалась многочисленными красками своих камней: белого, нежно- и тёмно-красного, зеленоватого, голубоватого, тёмно-синего, желтоватого цвета. Это сразу поднимало настроение. Неоднократно приходилось видеть, как мостят улицу. Дополнительно привозился камень, песок, и работники (предмет нашей зависти из-за их загорелого до цвета шоколада торса) подсыпали песок, подгоняли камни друг к другу, где нужно, подрубали и вбивали их в песок тяжёлыми двухручными бабами. После ремонта улица с покрытием полускатом никогда не имела луж, так как вода стекала за пределы мощения и тут же уходила в землю.
Пройдя полтора квартала, попадали на 1-ю Пролетарскую улицу, где слева была полянка на месте бывшей церкви Святой Троицы, там мы часто играли в какие-то игры, а в центре у двухэтажного дома на 1-й был наш любимый сад, в который мы ежегодно делали набеги за яблоками после первых морозов. Там росла чудесная красная китайка, которая, подмороженная, была необыкновенно вкусна, а хозяева почему-то её не брали и смотрели на нашу экспроприацию сквозь пальцы.

Ленинский сквер. 1960-е гг.

На другой стороне улицы Освобождения напротив полянки располагались бывшие владения купца и заводчика Жукова, в честь которого и был назван этот район города. Эти владения шли весь квартал от 1-й Пролетарской до Тверецкой набережной, по Тверецкой набережной от Освобождения до углового дома на Ржевской. Одним из производств у Жукова был мыловаренный завод, выпускавший мыло разных сортов, в том числе и «Мраморное» (этот сорт мыла до революции служил критерием успешной деятельности мыловаров), которое можно увидеть на картине Кустодиева «Русская Венера», где изображен куб этого «Мраморного мыла».
Дальше дорога шла через канал; маленького мостика, выходившего на Казанский переулок, не было, поэтому шли по высоко поднятому Жуковскому мосту. Аналогичных мостов было ещё два: «Московский» мост у завода ЖБИ и «Петербургский» у Богоявленского собора. В первой половине XIX века этот мост, как во Флоренции мост Менял через реку Арто, был крытым, и с двух сторон на нём стояли торговые лавки. Мост был гораздо выше современного, со сложной деревянной инженерной конструкцией.

По Обводному каналу. Начало 1960-х гг.

За мостом располагалась городская публичная баня, которую после пожара Добровольский перестроил из Конторы водных коммуникаций. В баню вели два входа – с Тверецкой, где была касса, и Цнинской набережной. Ванн и личных бань у населения тогда почти не было, поэтому ходили в общественные бани: на заводе «Дубитель», «Парижской коммуне», «Авангарде», Лесозаводе, Вышневолоцкой, в Красном Городке и Центральную городскую. По выходным и накануне праздников здесь обычно были очереди, в которых нужно было выстоять часа два. В самой бане раздевалки сначала были в виде закрывавшихся шкафчиков, пристроенных к сиденьям, потом шкафов не стало, а были сиденья с вешалками. Моечное отделение – это ряд помещений, сначала с тяжёлыми бетонными скамьями, а потом с относительно лёгкими мраморными; пятью «душами», великолепной парной, нагревавшейся сухим паром. Стоимость такой бани была 15 коп. Женские отделения были наверху (ранее там было мужское) и внизу за кассой, а мужское – внизу.

На переменке в школе МЮДа. Начало 1950-х гг.

Сразу при выходе из бани располагалось очень тесное бревенчатое здание пивной, где мужское население за 22 коп. за кружку умащивало себя пивом. Чуть позже на самом берегу Тверецкого канала, напротив входа в кассу бани, открылся павильон для чаепития, газированных напитков и пива. А прямо через дорогу к мосту, на самом углу Тверецкого канала и Цны, возник большой голубой шатёр, прозванный «Голубым Дунаем», где можно было выпить и прохладительные напитки, и горячительные.
Дальше по Школьной набережной – так тогда называлась набережная Олега Матвеева – стояло небольшое здание деревянной парикмахерской, как бы при бане, где я подвергался стрижке. Волосы в детстве были очень густые, и голова подвергалась неприятной процедуре застревания ручной машинки и выдирания волос; к тому же мне всегда говорили: «Опять с чёрными глазами пришёл, в прошлый раз в бане не вымыл, если в этот раз не вымоешь, то волосы будем выщипывать, а то они только машинки портят».
Сразу за парикмахерской шло двухэтажное здание с арками – то ли бывшими большими окнами, то ли дверями (здесь долгое время был медвытрезвитель), дальше до второй школы шли жилые дома, детский садик, вечерняя школа.

 

V. Торговля

Как только проходили вечернюю школу, сразу оказывались на территории рынка. К тому времени он уже был смещён Ленинским сквером со своей старой территории и ещё полностью не переместился на территорию нынешнего рынка. Он представлял собой два корпуса небольших деревянных торговых павильонов на самом берегу Цны от 2-й школы до Обводного канала. Поднявшись на высокий настил, идя по нему, можно было попасть в разные лавочки. За торговыми рядами стоял дом с огородом, у моста через Обводный канал, на канале – лодки. Вторые ряды были представлены в основном лавками промышленных товаров. Продавались ткани, металло-скобяные изделия, галантерея, изделия из дерева, хозтовары и т.д. Внутри торговых рядов в свободном пространстве в виде буквы «Г» на линии, идущей параллельно 2-й школе, торговали мелочью: нитками, парфюмерией, галантереей. Внутри между корпусами рядов и церковью шумела «барахолка». Она отличалась от современной торговли привозимых с оптовых баз товаров – в те времена представляла продукцию ремесленно-кустарного промысла. Есеновские бондари торговали деревянной посудой, большими бочками, кадками, ушатами, маленькими детскими кадушечками разных величин и форм. Федовские горшечники удовлетворяли запросы своей продукцией. Это были обливные и простые горшки, корчаги, расписные горшочки… Верхнецнинские плетёнщики представляли разнообразные корзины, короба, туески, детские расписные яркокрасочные нарядные корзиночки. Столяры выставляли свою мебель; слесари, кузнецы, жестянщики поставляли свою продукцию – от ухватов до каких-то решёточек. Помимо этих новоиспечённых изделий продавалось большое количество ношеных и подержанных вещей – от почти тряпок до поношенных нарядных платков и шалей, кружевных кофточек, длинных перчаток, фарфорово-фаянсовой посуды, ювелирных изделий, книг и безделушек.

Проспект Ленина (1960-е, 1970-е, 1980-е)

Примечательны были книжные развалы, где можно было купить и дореволюционные журналы и газеты, отдельные тома и собрания сочинений в переплёте и без переплёта, бумагу, старинные альбомы, открытки, даже пачки ушедших в небытие денежных купюр.
Кстати, о ценах. После денежной реформы 1961 г. деньги поменяли 1 к 10, цены стали в 10 раз ниже. Хлеб чёрный стоил 12 коп.; булка французская или городская – 7; плетёная хала (0,5 кг) – 14; бублик – 5. Сахарный песок – 88; сахар колотый – 1 руб. Молоко – 12 коп.; яйца – 60. Мясо – от 1,50 до 2 руб.; колбаса – от 2 до 5 руб. 20 коп. (копчёная «Краковская»). Масло сливочное – 3 руб. Газированная вода – 3 коп. Рыба: треска копчёная – 38 коп.; лещ – 70 коп.; осетрина – 4 руб. Крабы (консервы) – 48 коп.; икра красная (на вес) – 4 руб.; зернистая – 6 руб. Конфеты шоколадные – от 3,50 до 5 руб.; мороженое – 10 – 15, 28 коп.; лимоны – 2,5 руб. Пиво – 22 коп.; вино – от 87 коп.; водка – 1,69 – четвертинка, 2,87 – пол-литра. Проезд в автобусе – 3 коп. Билет в кино стоил в зависимости от ряда и времени сеанса – от 10 коп. (на детский сеанс в 10 час.) до 45 коп. Билет на поезд до Ленинграда – 5 руб., до Москвы – 4,5 руб. Поездка на катере до водохранилища – 10 коп. Ботинки зимние – 30 руб.; костюм мужской – 60 руб.; пальто – 80 руб. Зарплата учителя и среднего медперсонала в среднем – 60 руб.
Из остальных торговых точек остались в памяти:
– Дом колхозника, располагавшийся на углу ул. Спорта (Венецианова) и Казанского проспекта. Это было шумное помещение в двухэтажном каменном здании на 1-м этаже, где мужское население после торгов на рынке перед разъездом по своим деревням отмечало удачность или неудачность своей торговли;
– между Домом колхозника и старым зданием 2-й школы располагалась военная комендатура и местная гауптвахта. Свои новые очертания, современные, 2-я школа получила при Геннадии Ивановиче Воронове, нашем земляке, бывшем в 1962 г. председателем Совета министров РСФСР, когда были выделены деньги либо на восстановление вторых торговых рядов, либо на реконструкцию школы;

Проспект Ленина (1960-е, 1970-е, 1980-е гг.)

– напротив через дорогу, там, где сейчас «О, Кей дом», очень долгое время была «Керосинка», т.е. магазин, продававший керосин, бензин, дёготь и прочие товары из нефтепродуктов;
– выше, к милиции, в середине квартала был овощной магазин;
– на углу Казанского и Екатерининской (до 2002 года – угол проспектов Ленина и Советов) напротив милиции в 1-м этаже в довоенное время был магазин сладостей, с тонкими красивыми резными дверями. А в послевоенный период здесь были «Канцтовары», где продавалось всё, начиная с карандашей и перьевых ручек до музыкальных инструментов;
– по проспекту Советов (современный «Хозяин») был продовольственный магазин № 40, назывался попросту «Сороковой», довольно мрачный, с колонной – подпоркой посередине, а напротив него уже после Хрущёва открылась первая булочная (там, где сейчас мужской салон «Элегант»);
– в середине квартала по Казанскому проспекту, после арки, где сейчас кафе «Русь», был магазин «Спорттовары» в очень маленьком, низком помещении; ассортимент был небольшой, но там всегда было можно купить только лыжи есеновской лыжной фабрики. Они были тяжёлые, негибкие, часто ломающиеся, очень неудобные;

Вид на баню № 1 в середине 1970-х гг.		Угол проспектов Ленина и Советов. 1960-е гг.

– там, где сейчас «Товары для отдыха», располагался самый шикарный магазин Вышнего Волочка, который многие старожилы сравнивали с Елисеевским в Москве из-за богатства его интерьера. Это был «Торгсин» (до середины 1930-х в стране действовал торговый синдикат по торговле с иностранцами в обмен на инвалюту, золото, серебро и драгоценности), позже переведён в раздел продовольственных и стал самым нарядным магазином города. Двое широких дверей – одни на месте нынешних, другие по центру со стороны Казанского – вели внутрь. Высокие стены были в зеркалах или украшены кашпо с искусственными гирляндами цветов, стояли вазоны с искусственными фруктами, и со всех сторон центральную часть окружали стеклянные витрины, в которых, в зависимости от ситуации с продовольствием, было то изобилие, то скудость товаров;
– на Ванчаковой линии (до 2002 г. – Первомайская) поражал «Рыбный» магазин, в центре него был двойной аквариум, а в нём живая рыба. Лещ, карп,

Магазин «Книги» и краеведческий музей. 1970-е гг.

карась продавались в одном отсеке; щука, судак, окунь – в другом. Рыбу на ваших глазах вылавливали, глушили деревянным молотком и отдавали покупателю;
– на Острове функционировали два магазина. Бывший «Иванова лавка» – в деревянном доме на углу Тургеневского переулка и Осташковской улицы. Магазин был очень светлый и запомнился многообразием сортов конфет. Второй – бывший «Климушина» – на Ленинградском шоссе в старом здании, очень мрачный, тёмный, где почему-то постоянно пахло селедкой;
– в магазине «Ткани» располагался «Детский мир» – хрустальная мечта всех ребятишек города. Игрушки продавали в основном кустарного производства, деревянные и тряпичные. Целлулоидные куклы были большой редкостью, зато в том же магазине продавались петушки на палочке, вкуснейшие леденцы разных форм. Из остальных магазинов по Казанскому в сторону вокзала запомнились: «Железнодорожный» – угол Демьяна Бедного и Казанского, с металлической колонной при входе; магазинчики при вокзале, которые стояли там, где сейчас остановка автобусов, лицом к платформе, образуя маленькую площадь;
– при повороте на рынок, который стал центральным, на первом этаже под музеем долго существовал книжный магазин, мой, можно сказать, самый вожделенный и любимый. Свою первую книгу «Яблоко нартов» (осетинский народный эпос) я купил в дошкольном возрасте, когда меня послали с бидончиком за керосином, а «кривая вывела» в книжный магазин. Увидев это издание, я не мог устоять. Дома за это мне попало, но не очень. Позже здесь мною было куплено много интересного;

Первоклассник Вадим Лобашов

– далее, двигаясь по улице Сиверса, через квартал попадаем на новый Центральный рынок. Вход в него раньше был со стороны Сбербанка с угла. Перед входом стоял большой деревянный голубой книжный киоск, где, помню, продавалась «огоньковская» подписка, там мной был приобретён 15-томник Г. Уэллса. На углу улицы Сиверса стояла фотография, где кустари меня фотографировали перед поступлением в 1-й класс в новой, только что введённой школьной форме, серо-голубого цвета, по образцу дореволюционной гимназической: брюки, гимнастёрка с золотистыми пуговицами и фуражка с эмблемой.
Рынок в те времена представлял следующую картину. Вдоль Сиверсовой улицы тянулся длинный деревянный крытый павильон, где продавались мясо, молоко и молочные продукты, птица, яйца, мёд. Этот павильон немного отступал от входа и находился там, где сейчас каменные здания магазинов «Дали», «Арфедо», «Петушок». На площадке перед этим павильоном продавались ягоды, причём в те времена большинство лесные, а не садовые. В изобилии были земляника, черника, голубика, куманика, костяника, малина, брусника, позже – клюква. Из садовых ягод только смородина (красная и чёрная) и вишня со сливой, более редко клубника. Полный, а не жульнический стакан клубники стоил 15 копеек, остальные ягоды – по 10 коп.
Сразу за павильоном была точно такая же площадка, на которой с двух сторон продавались грибы, и свежие, и сушёные, и солёные, а маринованных почему-то не было. Из деревянных бочонков на вас так привлекательно смотрели оранжевые кружочки рыжиков и волнушек, большие белые или слегка желтоватые пласты солёных груздей, а с длинных нитей или в сыром виде – тугие, налитые белые боровики, подосиновики, маслята.

Вид на базар с яличной станции. 1950-е гг.

Дальше, на повороте, находился большой пруд – там, где сейчас торгуют в палатках перед центральным каменным павильоном. В пруде была всегда холодная вода из-за родничков, бивших из-под земли. Именно здесь из этих родничков начинается река Тверца, всего в 500 метрах от Цны. Это и есть водораздел двух рек, текущих в разных направлениях. Далее этот ручеёк бежал вдоль Красных Печатников в сторону «Спартака», там подпитывался таким же родничковым ручейком, берущим начало из пруда, ныне засыпанного, на углу Новоторжской и Красных Печатников, где хоккейная площадка, далее тёк до 2-й Пролетарской, там разворачивался налево и, петляя, по болоту в район Казанского монастыря.
А за прудом на рынке стояли четыре крытых навеса-павильона, два из них сохранились. Перед ними была «толкучка», позднее она простиралась и за павильонами.

VI. Продолжение прогулок по городу

Прежде всего, нужно очертить границы города середины прошлого, XX, века.
На Зуевке от висячего моста, слева от стеклозавода «9 Января», были дома, а справа сплошной кустарник, ближе к дамбе – посаженный молодой сосновый лесок. Далее граница тянулась примерно так: сеносклад и артель металлистов на Фроловской ветке за 8-й Пролетарской служили пограничьем, за которым до Кашарова слева был сплошной заболоченный кустарник, а справа, на Быковой горе, виднелись постройки воинской части. Дальше до посёлка Кирова (завод «Дубитель») граница подрезала наискосок Пролетарские, и к Новому Федову (Московское шоссе) она выходила не на 8-ю Пролетарскую, а на 5-ю. Далее – посёлок Кирова, а за Тверецким каналом, уже за чертой города, стояла бойня (мясокомбинат), здесь граница уходила недалеко от Фроловской ветки. Вдалеке хорошо просматривался монастырь, далее граница поворачивала к старому

Средняя школа № 5. Май 1957 г.

Пятницкому кладбищу, дальше просматривалась Чкасова гора, совершенно пустая, с неё открывался вид на Казанский монастырь уже со стороны колокольни. Ни жилого массива, ни ОЭЗ в те времена не существовало. Далее шла небольшая застройка по улице Рабочей до переезда через железную дорогу в районе спичечной фабрики Базлова. В этом месте позднее выстроили школу №1 (МЮД), дальше дома образовывали улицу Шмидта квартала на два. Затем расстилалось поле, город заканчивался домами на две семьи, из красного кирпича, построенными ещё Рябушинским для рабочих. Далее простиралась пустошь до самой Цны, т.е. района Баумана не было.
От железнодорожного вокзала, куда выходил Казанский переулок, вся территория нынешнего сквера представляла одноэтажные частные дома, а ближе к вокзалу стояли двухэтажные дома, построенные, видимо, для железнодорожников. Территория, обращенная к Шалоге, была застроена одноэтажными частными домами до 7-й школы. Болото Шалоги занимало большую площадь, чем сейчас. Небольшая застройка была по Казанскому переулку и Садовой улице до зеркальной фабрики, дальше дома тянулись по набережной к железной дороге, по Ямской до поворота на «Авангард». Кошачий Край (современный район между мостами через Цну и Шлину) представлял собою небольшую застройку по берегу Цны, примыкая к Ямской, а вся остальная территория – поросшую кустарником долину. За поворотом на «Авангард» открывался пустырь, а вдали виднелись деревни Горка и Борозда.

Железнодорожный вокзал. 1960-е гг.

На «Паркоммуне» застройкой ограничивалось пространство от Бейшлотской набережной до улиц Народной и С. Разина. Я хорошо помню, что однажды с дедушкой мы вышли по Бейшлотской набережной к мостику через Цну у больницы и впереди и слева увидели огромное поле, засеянное рожью, а прямо в отдалении корпуса «Пролетарского авангарда». Слева, на взгорье, вдалеке виднелась деревня Шишково (современная улица Чехова).
Перейдя Жуковский мост у старой бани, идя по самой набережной Цны, на нижних камнях можно было разглядеть выбитую дату «1786» – год облицовки набережной камнем при Екатерине II. На набережной росли деревья и стояло приличное количество простых деревянных скамей. Перед первым мостиком через Обводный канал и перед мостиком со стороны Ванчаковой линии стояли вертушки, которые, видимо, не пропускали скот на церковный остров. Напротив за Цной располагались острова. В моё время они уже пустовали, а в довоенное и дореволюционное – были заполнены штабелями сплавного леса, поступавшего с верховьев Цны.

Горсад. 1960-е гг.

Полуостров от Солдатского моста (из Жуковщины в Солдатскую) был занят «Гортопом» – организацией, занимавшейся распиловкой древесины и снабжением населения дровами. Мы часто забредали туда зимой, чтобы выпросить каких-то досочек для своих детских игр и поделок. Попасть на эти острова можно было только со стороны дома Анжу на улице Подбельского, по наведенному мосту, а на острове стоял маленький посёлок из нескольких одноэтажных домов и одного двухэтажного, с огородами. По этому большому острову можно было пройти к протоке на Малый остров, обращённый к торговым рядам. Эти острова искусственного происхождения, а протоки-затоны были вырыты, чтобы барки, не прошедшие по осени навигацию, зимовали здесь до весны.

И.В. Сталин. 1953 г.	В.И. Ленин. 1950-е гг.
Вышневолоцкие памятники советского периода

Вышневолоцкие памятники советского периода

Перед Богоявленским собором к нынешней спасательной станции был пристроен тир. «Вольные стрелки» частенько вместо мишеней тренировались в стрельбе по церковным крестам и надкупольным яблокам.
Пройдя под Петербургским мостом, попадали на берег Цнинского канала напротив Горсада. Там вечерами, совершая моцион и променад, гуляла вышневолоцкая публика среднего и пожилого возраста, иногда целыми семьями. Кто-то сидел на многочисленных скамейках, кто-то фланировал взад и вперёд по этому отрезку набережной под звуки духового оркестра, игравшего в Горсаду, под благодатью прохладных летних вечеров.
Горсад в то время играл для горожан значительную роль. Он был огорожен высоким забором и со стороны улицы Подбельского, и со стороны Пожарной набережной. Некоторое время вход в Горсад был платным по вечерам, а потом ввели плату только на танцплощадку. На этом небольшом тенистом пространстве располагалось большое количество развлекательных объектов. Так, справа от главной дорожки со стороны входа с Пожарной набережной, у канала около лесенки к воде, располагался павильон для чтения газет и журналов и для игры в шашки и шахматы, которые здесь же и выдавались,– голубой снизу, с белыми резными колоннами и перилами. Дальше примерно такой же павильон с тремя «крыльями» (двумя боковыми вдоль канала и одним выходящим к дорожке) занимала чайная, где можно было напиться чаю и слегка перекусить бутербродами. В следующем павильоне была бильярдная с четырьмя средними столами и одним большим, а ещё дальше располагалась танцплощадка с крытой овальной сценой, на которой сидели оркестранты. С левой стороны от дорожки располагались в последние годы работы Горсада детский автодром, тир и детская круговая железная дорога. В моё детство этого не было. У стены 6-й школы находились взрослые качели, напротив них стояло несколько силомеров, дальше была детская карусель, а ещё дальше детские качели, горки – детский городок. Посередине Горсада на месте бывшего собора Петра и Павла располагался летний кинотеатр. В нём в дневное время демонстрировались кинофильмы (от бывшего алтаря храма и бывшей кинобудки остался остов из красного кирпича). Справа от кинотеатра находилась открытая летняя эстрадная площадка со сценой, прикрытой от непогоды полусферой, белой изнутри, а снаружи арбузного раскраса – в зелёно-белую полоску; рядами скамеек для зрителей. Здесь читались лекции, проходили концерты, выступления артистов. По всей территории Горсада размещались многочисленные скамейки.

День 7-е Ноября...

Как бы продолжением Горсада с дореволюционных времён являлась территория на левой стороне Осташковской в квартале от улицы Подбельского до Некрасовского переулка перед посёлком водников. Там сохранился «ковш старого русла Цны», перегороженного дамбой, ведущей к бейшлоту. Сейчас этот ковш зарос, а раньше широкая протока связывала его с Цной за посёлком водников, поэтому вода была проточная и чистая. Вдоль Осташковской и Островской линии шли аллеи со скамейками. На самой кромке ковша также располагались скамейки для зрителей – зимой ковш использовался как каток. Выдавались коньки, был небольшой буфетик, играл духовой оркестр. Летом здесь катались на яликах. Каждое начало лета на этом месте открывался купальный сезон в Вышнем Волочке. Проходило это так. Со стороны Цны вплывала в ковш стилизованная ладья со Стенькой Разиным. Выплывала на середину, появлялся Степан с княжной на руках и под звуки известной песни бросал её в воду. Таким образом, сезон считался открытым. Увы, я этого уже не застал, слышал только предания, но каток и купанье частично сохранились. На углу ковша, где на Осташковскую выходит Некрасовский переулок, бил ключ, считавшийся святым, поэтому над ним стояла маленькая деревянная часовенка, здесь в летнее время отдыхающие утоляли жажду. Посёлок водников был значительно благоустроен пленными немцами в конце войны и послевоенные годы. Они пробурили артезианскую скважину (в городе таких несколько), сровняли ландшафт, построили несколько домов.
За «водниками» остался как памятник сердюковской поры гранитный бейшлот. Однако рядом с ним, поближе к демидовским складам, располагался ещё и деревянный водосброс, засыпанный впоследствии.

Ленинский сквер (ныне Венециановский) в конце 1970-х гг.

Улица Первомайская. 1950-е гг.

Если от бейшлота идти к Тургеневскому переулку по берегу, то в небольшом скверике можно было увидеть бюст Пушкина, выполненный руками школьников в студии Дома пионеров. Этого периода сохранились памятники Лермонтову у 5-й школы, Пушкину и Крылову сразу за Новотверецким каналом – там, где когда-то находилась конечная остановка автобуса №4.
Как уже говорилось, город был очень зелёным, но особенное восхищение вызывал Тургеневский переулок, когда-то выходивший на Садовую площадь перед Горсадом и Петропавловской церковью. В послевоенный период его перегородили корпусом, связывающим учительский институт (современная 6-я школа) и здание тубдиспансера (современный детсад). В моё время внутренний дворик этих зданий был обнесён кованой оградой (часть ограды Казанского монастыря).
Если свернуть налево по Осташковской и дойти до угла улицы Подбельского, то далее по Осташковской с правой стороны просматривается двухэтажный громоздкий дом купца Болотина – владельца Ключинского стеклозавода (стеклозавод «Красный май»), а ещё дальше видно старое здание больничного городка и современное здание ЦРБ. До революции вся территория этого района, называемого Островом, была заселена в основном вышневолоцкой элитой: окрестными помещиками, высшими чиновниками, священнослужителями, врачами, учителями и именитым купечеством.

На проспекте Ленина. Первомай в начале 1950-х гг.

Городская усадьба конца XVIII века. (Долгое время это здание ошибочно считалось Путевым дворцом). 1970-е гг.

На улице Подбельского, на правой стороне, мы видим здание бывшего суда. Вообще-то, этот дом выстроен местным предпринимателем Фёдоровым для своей возлюбленной. Вся территория вокруг дома и Осташковская были сплошь засажены сливовыми деревьями разных сортов – говорили, что сливы обожала фёдоровская пассия. Дом сложен из фёдоровского кирпича – с клеймом его кирпичного завода, также как и кирпичная стена вокруг усадьбы и домик садовника на углу Осташковской и Подбельского. Там его возлюбленная дожила в окружении сливовых деревьев до революции. Потом исчезла. Дом был национализирован и поделён между несколькими семьями. На втором этаже жили мать с дочерью. Однажды они затеяли ремонт своей комнаты и под обоями между окнами обнаружили нишу с кувшином, полным золотых монет.

Вид на Цнинский канал и ул. Первомайскую от горсада. 1950-е гг.

Постройка дюкера через Тверецкий канал. 1951 г.

Боясь, что об этом прознают соседи, мать наладила продажу монеток в Москве какому-то ювелиру, а однажды этот ювелир сам напросился к своим клиентам. Во время посещения он закупил несколько монет, и клиентки оставили его ночевать. Ночью он чем-то подпоил их, а когда на следующее утро они пришли в себя, то ни ювелира, ни всего золота уже не было. Это событие наделало много шума в довоенном Волочке.
Дальше располагалась старая почта, выполнявшая и функции районного автовокзала.
За поворотом на Ленинградское шоссе взгляд упирался в двухэтажное здание, стоявшее перед Климушинской лавкой. Оно принадлежало г-же Малофеевой, построено было для публичного дома. На первом этаже располагался трактир с танцзалом, а на втором номера. Там, где сейчас мостик у Горсада, когда-то существовал водосливный полушлюз, которым так восторгался Радищев в своём «Путешествии из Петербурга в Москву». Сейчас об этом напоминает памятный камень, установленный к 300-летию Вышневолоцкой водной системы.
Если двигаться по набережной в сторону Венециановского сквера, слева выделяется импозантный деревянный дом с флагштоком над верандой – это бывшая дача купца Морозёнкова, когда-то стоявшая на водохранилище за сердюковским домом в дачной местности. Дом связан, по легенде, с именем Шаляпина: как страстного рыболова, его приглашали на рыбалку с Сергеем Рябушинским и Фёдоровым. Дом был перевезён в город и поставлен на это место уже в советский период, когда дачный посёлок на водохранилище национализировали и ликвидировали.
Сразу же за улицей 9 Января мы видим угловое трёхэтажное здание, когда-то принадлежавшее именитому городскому голове Ванчакову. А прямо от этого здания с высокого берега на Остров был перекинут первый вышневолоцкий деревянный высокий мост, изображённый на гравюрах XVIII века Иванова и Галактионова. Дом Ванчакова вплотную примыкал к 6-й школе, а дальше начиналась парадная городская застройка центральной части города.
Венециановский сквер (бывший Ленинский, ранее – торговая площадь) с трёх сторон был обнесён низеньким заборчиком, а позднее невысокой металлической решёткой. Со всех четырёх углов в него вели входы, обрамлённые кирпичными белыми тумбами, от которых шли дорожки к центру. Самая парадная и красивая часть сквера располагалась в центре, где заборчик полукругом огораживал бюст В.И. Ленина – главный монумент вождю в городе, считавшийся одним из первых памятников в Тверской области, выполненный в стиле конструктивизма. Перед ним благоухала очень нарядная клумба. От памятника шла аллея с многочисленными скамейками и двумя парами львов, вывезенных из какой-то вышневолоцкой усадьбы.
В той части сквера, где сейчас ставят ёлку, располагалась полукруглая эстрада со скамейками для зрителей, а напротив, где сейчас эстрадная площадка и сцена, находилось здание чайной, посещаемое гуляющей публикой.
У каждого из четырёх входов в сквер стоял киоск. В центре находился фонтан, который после установки памятника А.Г. Венецианову засыпали и превратили в клумбу. Этот фонтан, простенький по устройству, представлял собой поднятое кольцо, из которого вверх устремлялись невысокие струи воды (в городе было ещё два фонтана, о которых речь пойдёт ниже). Близ фонтана для ребятни продавали петушки и газированную воду; в одной из стеклянных «колонн» был налит сироп, в другой – газированная вода. За три копейки можно было испить стакан шипящей сладкой, с сиропом, водички, а за копейку – шипящую газированную, уже несладкую, воду. Сюда же в голубой тележке привозил свою продукцию и мороженщик, который продавал мороженое, выдавливая его небольшими порциями, по 50 граммов, из металлического стаканчика, и, чтобы удержать его, выдавал два вафельных кружочка. Потом стали продавать вафельные стаканчики с мороженым и брикеты по 200 граммов или эскимо на палочке.
На центральной аллее на самом берегу канала также располагалась нарядная клумба, в центре неё находилась небольшая скульптурка двух детей, выполненная в Доме пионеров в детской студии. До войны на месте, где сейчас находится батут, стояла парашютная вышка. В те времена страна активно культивировала спорт и авиацию через секции ДОСААФ. Даже здание 1-й школы имени МЮД (Международного юношеского движения) было выполнено в виде планера.

Ленинский сквер. 1950-е гг.

Если из Ленинского сада выйти мимо Первых торговых рядов на проспект Советов (Екатерининскую улицу), то сразу попадали на шоссе Москва – Ленинград, в центре города трасса проходила через Санкт-Петербургский мост. Дорога была мощённая булыжником, у скверика за снесённым Казанским собором (здание нарсуда) стоял очень симпатичный павильон для пассажиров. У самых рядов, на углу, находился квадратный голубой книжный киоск. К нему каждый день ровно в 9.00 приходил высокий подтянутый старик с седой бородой, в длинной, до пят, чёрной шинели. Он покупал здесь газеты и журналы. По нему можно было сверять часы. Это был Андрей Мёдов – вышневолоцкая знаменитость, делавший революцию в городе.
Храма уже не было, не было и часовни в честь Александра II, а со стороны набережной выступали камни фундамента. Мы ребятишками, прослышав как-то о подземном ходе, якобы проложенном из храма в монастырь, пришли под вечер с лопатами и в сумерки стали искать этот ход. Но были тут же изловлены милицией, лопаты у нас конфисковали, записали адреса, мы же были отправлены по домам. На следующий день инвентарь был выдан родителям со строгим предупреждением, чтобы впредь этого не делали, и было сказано, что подземного хода никогда не существовало.
Вместо храма между торговыми рядами, чуть в отдалении от красной линии, стоял памятник Сталину, причём не в традиционном его воплощении – шинели до пят, а в гимнастёрке и галифе. Эта скульптура, большая, бетонная, была выкрашена серебрянкой. Памятник и подход к нему обрамляла аллейка из акаций, вокруг памятника была небольшая квадратная цветочная клумба и несколько скамеек. После XXII съезда КПСС памятник ночью снесли и сбросили в Тверецкий канал или Цну. Во время малой воды силуэт его выступал, поэтому пришлось доставать фигуру со дна и куда-то увозить.

Улица Первомайская. 1950-е гг.

Школа имени МЮДа. 1950-е гг.

Проспект Советов был самой широкой улицей старого города, и чувствовалось, что это парадная улица. В последнем квартале перед Казанским проспектом она была сплошь застроена каменными домами, а два следующих квартала вплоть до Подворья Николо-Столпенского монастыря обрамлены либо наполовину каменными (низ кирпичный – торговый, верх деревянный), либо нарядными деревянными купеческими особняками. Там, где начинался плавный изгиб проспекта в сторону моста, на правой стороне в глубине расположено двухэтажное здание, в котором когда-то работала артель, или мелкая фабрика музыкальных инструментов. На ней делались балалайки, домры, детали к гармоням. У неё был филиал на Казанском проспекте. Двухэтажное здание (там, где был магазин «Женские товары», а сейчас «Магнит») напротив медучилища так и называлось – «гармонная фабрика».
Здание Подворья очень долгое время стояло заброшенным, пока местная власть не превратила его в пивбар, просуществовавший практически до ликвидации советской власти. За Подворьем город вскоре заканчивался, но Екатерининская улица мощёная тянулась дальше до самого Казанского монастыря, где круто поворачивала налево к южному входу в монастырь.
Если от Подворья возвращаться по Московской, то между нею и улицей Сиверса на улице Паркоммуны можно было увидеть небольшой городской пивзавод (где сейчас здания «О, Кей дома»). На пересечении Московской и Рабочей слева и поныне сохранился один из домов прославленного живописца, близкого к передвижникам, Фирса Сергеевича Журавлёва, последние годы жизни прожившего в Вышнем Волочке, умершего здесь и похороненного на кладбище Казанского монастыря. Дом весьма презентабельный для города, двухэтажный, с аркадами на нижнем этаже, где, возможно, были въезды в каретные сараи, и с некогда обширным садом за домом.

Старая почта. 1970-е гг.

На противоположной стороне Московской, наискосок, в двухэтажном каменном небольшом здании находилась фабрика ёлочных игрушек. Во времена моего детства ёлка украшалась детьми вместе с родителями. На неё вешали конфеты, пряники, печенье, пастилки, яблоки и самодельные игрушки, самодельные гирлянды, звёздочки и снежинки – на окна. На фабрике делали карнавальные детские маски и ёлочные игрушки – картонные, из прессованной ваты и стеклянные. Объём выпуска был небольшим, но в течение года продукция накапливалась и распродавалась в предновогодние дни.
Почти у выхода с Московской улицы на Казанский проспект слева сразу же за «Торгсином», у дома с высоким крыльцом, я помню, в голодные годы правления Н. Хрущёва выстраивались очереди за мукой и крупой. Номера записывались химическим карандашом на руках, приводили детей, чтобы побольше отовариться.
Если вернуться к нарядной остановке у торца торговых рядов, то здесь можно было сесть на первый в Вышнем Волочке автобус, пущенный в начале пятидесятых годов. Автобус марки «ГАЗ» был небольшой, с одной дверью впереди, открываемой водителем. Пассажиров было мало, часто это были мы с матерью, водитель и кондуктор. Автобус ходил по маршруту: железнодорожный вокзал – центр (у рядов) – пр. Советов – Московский мост – через болото – до 3-й Пролетарской – дальше по 3-й, поворачивая на Цнинскую набережную, – по Жуковскому мосту – на Школьную набережную, выворачивал у павильона остановки – дальше снова на вокзал, делая кольцо. Несколько позднее кольцо расширили за счёт маршрута по Осташковской, проезда через бейшлот к воротам фабрики «Паркоммуна», а оттуда по Солдатскому мосту, далее по Цнинской набережной, по Жуковскому мосту (уже исключив проезд по 3-й Пролетарской, Московскому мосту и проспекту Советов), возвращаясь к павильону остановки, далее на вокзал.
Наш путь продолжается по Казанскому проспекту. Прежде всего следует остановиться у двухэтажного деревянного здания, выкрашенного в коричневый цвет, первого в Волочке автовокзала, который располагался на углу Казанского и К. Маркса, там, где сейчас торговый комплекс «Ника». В качестве дорожного транспорта, сменившего лошадей, в те годы использовались грузотакси. Это были обычные грузовики, в основном ГАЗ, в кузовах которых к бортам крепились скамейки для пассажиров. Грузовики были крытые, для того чтобы пассажиры не вылетали из такого транспорта и для защиты от непогоды. Пользоваться этим средством передвижения – сплошное мученье, удобнее были попутки: в них можно ехать в кузове, держась за деревянный борт кабины. Но машин в то время было очень мало, и мы, мальчишки, загадывая каждый свою цифру на номере, зарабатывали щелбаны за проигранную цифру или выигрывали.
Улица Садовая, пересекая Казанский проспект, полностью оправдывала своё название. Это была граница города. Дома на этой улице, начиная от Цнинского канала до улицы Кобликова, выходили не на красную линию, а были утоплены в глубине, перед ними были сады. Там, где сейчас здание Главпочтамта, раньше стояли два высокие двухэтажные дома, а перед ними росли старые дубы.

Первомайские шествия

Там мы собирали жёлуди, пытались их даже жарить и есть, но из этого ничего не вышло. Дальше до самого вокзала шла череда в основном деревянных одноэтажных домов, прерываемая зданиями техникума, медучилища, поликлиники, 7-й школы и остатками старой мельницы напротив неё.
Так мы добирались до вокзала, где современная часть площади, занятая остановкой автобусов, была застроена магазинчиками и домами, привокзальная площадь ограничивалась фонтаном перед входом и территорией вокруг него. Привокзальный фонтан – это вышневолоцкая достопримечательность, не столько по художественной ценности, сколько по отточенной ухоженности. Фонтан всегда работал, вокруг было чисто, ухожено, клумба пышно цвела, была прополота, а цветы с весны до поздней осени обновлялись. Само здание вокзала – уникальное, единственное на протяжении всей Октябрьской (Николаевской) железной дороги, связавшей две столицы. Два конечных вокзала, Петербургский и Московский, выстроены в 1845 – 1849 гг. архитектором Высочайшего двора Константином Тоном, все остальные вокзалы на трассе – по проекту Рудольфа Желязевича (в Любани, Малой Вишере, Окуловке, Бологом, Спирове, Твери, Клину). Наш вышневолоцкий, выстроенный в стиле псевдоготики, скорее всего, был рождён в мастерской Николая Бенуа или Георга Кракау. И действительно, вокзальный комплекс – здания самого вокзала по обе стороны дороги и водонапорная башня на холме – чем-то отдалённо напоминает староанглийскую загородную усадьбу.
По железнодорожным переходам (автомобильного виадука через железную дорогу тогда не было) попадали в район Вышневолоцкой, «вотчину» хлопчатобумажного комбината. Здесь, напротив школы МЮДа, в начале улицы Шмидта располагался небольшой рынок со стойками и навесами для торговли.
А на улице Советской, в районе современного Дома культуры, в парке за больницей находился знаменитый клуб имени К. Маркса. Он был в ведении ХБК, а ещё раньше это была зона отдыха, созданная С.П. Рябушинским. От всего этого сохранились старые парковые липы, окружавшие когда-то здание клуба, одноэтажное, деревянное, но уютное, с разными секциями для отдыха. После национализации ряда дворянских гнёзд (в основном на Удомельщине) сюда поступили полотна живописцев, работавших в тех местах, потом изъятые в Калининскую картинную галерею. Перед самим клубом – может быть, самый интересный в Волочке скульптурный фонтан «Самсон» (но не аналог петергофского). Когда-то тенистые аллеи парка и помещения клуба были заполнены в выходные дни гуляющей и развлекающейся публикой.

Водный стадион. 1950-е гг.

Ещё одно примечательное место на Вышневолоцкой связано с именем С.П. Рябушинского. Чтобы попасть туда, нужно пройти по Красной улице мимо бани и ТЭЦ до проходной ХБК. Справа для нас откроется здание конторы фабрики Рябушинского – внушительное двухэтажное строение из красного кирпича, с нарядными решётками, поддерживающими козырёк у входа, и лестницей с перилами на второй этаж, богатыми кафельными полами. А если пройти строго на север примерно метров 400, то слева на взгорке за маленькой рощей откроется и сам дом Рябушинского, построенный в духе модерна (это место называли ещё Живановой дачей, инкубатором, птицефабрикой). За домом и рощицей просматривается Цна в её нижнем течении. Это местечко когда-то представляло собой удивительно очаровательный уголок, но время стёрло всё очарование.
Вновь возвращаемся к вокзалу и, двигаясь вдоль полотна железной дороги по улице Октябрьской, проходим в середине квартала между Красных Печатников и Рабочей еврейское кладбище, такой романтически запущенный уголок, где в числе аптекарей, врачей, финансистов покоится Николай Михайлович Аксаков – юрист, скрипач, художник (ученик С. Жуковского), участник оркестра В.В. Андреева, знакомец Ф. Шаляпина, руководитель детского струнного кружка в клубе К. Маркса, директор и преподаватель детской музыкальной школы, знавший Н.П. Богданова-Бельского, В.К. Бялыницкого-Бируля, А.С. Степанова. Могилу Аксакова окружают захоронения именитых вышневолоцких еврейских фамилий: Сипайло, Земель, Раухваргер и др.
Двигаясь по улице Рабочей от железнодорожного вокзала, через три квартала попадаем на Пятницкое православное кладбище, где на горе находится самый старый храм Волочка – Преображенский, конца XVIII века. Кладбище очень долгий период находилось за чертой города или на его границе. На старых дореволюционных открытках виден этот кладбищенский холм в отдалении от города за луговым пространством.

Вышний Волочёк, 1960-е гг.

Когда-то в Волочке было ещё три кладбища. Одно из них в сквере напротив Успенской церкви и школы №9. Второе – в районе улиц Луначарского, Крестьянской и Солнечных. А третье, иноверческое, протестантское, находилось в районе пионерского лагеря на водохранилище, позже там была костровая поляна пионерлагеря «Медик».
Слева перед входом на Пятницкое кладбище и сейчас ещё стоит деревянный одноэтажный дом, в котором в 50-х годах проживал Фёдор Иванович, то ли священник, то ли дьякон, который по просьбе прихожан отпевал усопших. Над входом, на воротах, раньше находилась икона Параскевы Пятницы, именем которой названо кладбище.

Улица Осташковская. 1950-е гг.

Сейчас это кладбище заброшенное, к тому же странно запущенное и неухоженное, а пятьдесят лет назад было совсем другим. Во-первых, открытым (действующим), во-вторых, чистеньким и обихоженным, в-третьих, эстетически приятным для глаза. Участок от входа и до церкви тогда ещё был не разграблен, и на нём слева и справа по главной дорожке шла череда богатых захоронений купеческого, чиновничьего, интеллигентного люда. Сейчас от них остались лишь крохи. Это надгробия Большаковых, Пантюшкиных, Сергиевского, Бителёвой и несколько других. Есть в этом некрополе одна удивительная могила, находится она на главной аллее, ведущей к храму, уже на самом подъёме. Здесь похоронена надворная советница госпожа Вода, прожившая большую жизнь длиною около 130 лет. Когда-то на этом месте стояли два одинаковых беломраморных памятника, точёные, красивые – на могиле её и её мужа. Потом в период массового разграбления, в 70 – 90-е годы, один памятник исчез, а на его месте появился стандартный крест. Второй памятник выкрашен в грязно-розовый цвет – видимо, для того чтобы он избежал участи первого. За могилой долго ухаживали. Как-то раз, подойдя к ней, я увидел двух пожилых женщин, красящих крест и красивую кованую ограду. Поинтересовался, правильные ли даты на кресте, получил утвердительный ответ.

 

 

На городском причале. 1960-е гг.

Улица Первомайская в середине 1970-х гг.

Проспект Ленина. 1970-е гг.

 

Преображенский храм на Пятницком кладбище	Беседка на водохранилище

В глубине кладбища располагается территория мусульманского некрополя, а рядом с ним было братское захоронение и отдельные могилы умерших в госпиталях во время Великой Отечественной войны.

VII. Досуг вышневолочан

В те времена центр города был весьма привлекателен для горожан, ибо здесь предоставлялись совершенно разные услуги для заполнения досуга – как для пассивных самостоятельных прогулок по набережным, так и активных – спортивных. Так, человек мог выйти на набережную у гимназии, а также туда, где на канал выходит улица 9 Января, и можно было сесть на катер «Лихославль» или «Торжок» и прокатиться до самого водохранилища, а то, перейдя дамбу, отправиться погулять по лесу берегом водохранилища до сердюковского дома. Катер, особенно в выходные дни, далеко не пустовал, а в будние – использовался как транспортное средство для горожан, живших вдоль реки. По пути следования были деревянные причалы на следующих остановках: на Цнинской набережной у швейника (теперь «Аэлита»), у 5-й Пролетарской возле висячего моста, в затоне перегороженного русла реки у самой плотины. Можно было отправиться в городской сад и предаться там разнообразным развлечениям.

Театр и клуб опытно-экспериментального завода. 1960-е гг.

Можно было пойти в музей; правда, мне он помнится таким суровым учреждением, хотя и интересным. Поднявшись по крутой лестнице на 2-й этаж, сразу же в коридоре можно было познакомиться с археологическими находками. Ребятня часто останавливалась около витрин с этими экспонатами и пыталась понять, что такое лежит под стеклом и как можно пользоваться этим. В музее висел тёмно-коричневый портрет М.И. Сердюкова, дореволюционные открытки с видами города (что очень привлекало). Нужно сказать, что дореволюционный отдел музея был относительно скупой, а львиную долю занимали экспонаты, связанные с революцией, Гражданской войной и дальнейшим установлением советской власти, рассказывалось об именитых людях и предприятиях советского Волочка. Почему-то очень привлекала модель Вышневолоцкой ГЭС на Ново-цнинском канале. Экспозиция, связанная с Великой Отечественной войной, была относительно слабо разработана.
Можно было отправиться в театр. О, это было очень зрелищное мероприятие, особенно для ребёнка! Первый раз я туда попал на сказку Шварца «Два клёна» и вышел в абсолютном шоке.

Кинотеатр «Родина». 1 мая 1962 г.

Проспект Ленина. 1960-е гг.

Хотя мать неоднократно пыталась спрашивать о впечатлениях, я никак не реагировал до дома. Только там, когда отошёл после чая, меня вдруг прорвало. Я говорил о здании театра, как медленно погас свет в зале, как распахнулся занавес – и началось волшебство. Суть сказки я даже не совсем понял и запомнил, зато феерия света и цвета сцены, декорации, костюмы, актёрская игра просто заворожили и ввели в состояние абсолютной эйфории. Обо всём этом я рассказывал взахлёб, с мощными эмоциями, мимикой и жестами, а закончилось тем, что я уговорил мать назавтра идти в театр вторично. Так повторялось несколько выходных подряд. Второй просмотр связан с «Аленьким цветочком» Аксакова, произведшим не меньшее впечатление. Всё закончилось тем, что, учась в младших классах школы №3, я записался в театральный кружок. Моей первой ролью стала Лягушка-квакушка в «Тереме-теремочке». Для этой роли мне из марли сшили какой-то зелёный лягушачий костюм с шапкой. Потом с матерью отправились в цех ёлочных игрушек за маской. Там, к моему ужасу, маски лягушки не оказалось, а были только маски волка, зайца, лисы, медведя, Колобка. Лишь после долгих-долгих уговоров удалось договориться с мастером, чтобы он сотворил из маски Колобка лягушку (потом такая маска и поступила в продажу). Вот так началась моя артистическая карьера. Звонким голосом, первым залезая в теремок, я отвечал на вопрос: «Кто, кто в теремочке живёт?» – «Я, лягушка-квакушка». Эту сказку мы показывали в школе, на сцене клуба имени Кирова завода «Дубитель», в детсаду на 4-й Пролетарской, ещё где-то. Позднее в театр мы ходили не только на спектакли, но и на танцы, которые всегда организовывали после представления на втором этаже в просторном фойе.
Можно было пойти и в кинотеатр. Их было тогда в Волочке десять: «Звезда», «Летний» (в Горсаду), во Дворце пионеров, в клубах К. Маркса, «Авангарда», ДОЗа, «Дубителя» и старом здании военкомата на Цнинской набережной (за тюрьмой, в одноэтажном кирпичном здании). Кстати, именно оттуда отправляли мобилизованных на вокзал, когда началась Великая Отечественная война. А позднее, в 60-е, открылся кинотеатр «Родина».
Главным городским театром считался кинотеатр «Звезда», располагавшийся там, где долгое время находился клуб ОЭЗ (опытно-экспериментального завода), а сейчас офис «Билайн» и кафе «С пылу с жару», вечерне-ночная дискотека. «Звезда» – это один из первых «синема» в области, и появился он благодаря деятельности лесопромышленника Петрова, который то ли в столицах, то ли за рубежом увидел «синема» и был настолько им очарован, что решил подарить его родному городу. Вход в кинотеатр был с Казанского (проспекта Ленина), в центре здания на уровне второго этажа висела большая красная звезда. Говорили, что делали её на заводе «Красный май» из того же рубинового стекла, что и звёзды над Московским Кремлём. В фойе кинотеатра, как было принято в те времена, исполнялась лёгкая музыка до начала сеанса, здесь же можно было почитать газеты и журналы и купить что-то в буфете, находившемся прямо в фойе. Но меня-то поражала, прежде всего, одна вещь: на стенах висели картины большого формата (видимо, и написанные на вышневолоцкой земле), одно полотно намертво врезалось в память. Это была картина художника Кившенко, на которой изображена охотничья сцена, момент ожидания зверя. Рядом висело полотно с изображением леса, других сюжетов я не помню. Лишь после постепенного приобщения к культуре люди попадали в зрительный зал на сеанс. Сначала всегда демонстрировалась хроника жизни страны и уже потом художественный фильм.

День физкультурника. 1950-е гг.

Лошадиные бега, гонки на яликах, хоккей с мячом собирали в 1950 –1970-х годах немало болельщиков

Но моё первое знакомство с искусством кино состоялось не здесь, а в Доме пионеров, (там, где сейчас школа искусств), куда мать впервые привела меня для знакомства с кино. Вход был с угла проспекта Ленина и Московской, здесь же находилась и билетная касса. Слева за дверью была раздевалка, после которой попадали в большое, вытянутое, не очень освещённое пространство то ли вестибюля, то ли зала с дверями разных пионерских студий. Сам кинозал находился на 2-м этаже. Попасть туда можно было, пройдя этот коридор, в правом углу и середине которого были лестницы. Перед кинозалом на площадке небольшого коридорчика стояло чучело огромного медведя. В зале была хорошая акустика, на потолке – расписанный пионерской тематикой плафон и вентилятор, закрытый большой полусферической конструкцией. Мы с матерью пошли по центральному проходу и сели где-то в центре зала, я приготовился к чему-то небывалому. Сеанс начинался с кинохроники. Когда пошла заставка, на которой показался паровоз, надвигавшийся на зрителей, я не выдержал, выскочил в проход и пустился бегом из зала (ну точь-в-точь как в повести Лагина «Старик Хоттабыч»). Вылетел в коридор, и, бросившись бегом, вдруг впереди увидел медведя, и тут же понял, что попал в западню, и разразился таким рёвом, что киносеанс прекратили. Из зала высыпал народ, вместе с матерью стали меня успокаивать, но процесс успокоения шёл очень медленно, и в себя пришёл я только дома, грызя что-то сладкое на коленях у бабушки. Так состоялось моё знакомство с десятой музой, но впоследствии киноискусство очень многое дало для моего духовного развития.
Открытие кинотеатра «Родина» стало истинным подарком городу. В вестибюле было уже две кассы, слева и справа постоянно вывешивались афиши – анонсы будущих фильмов, а за входными дверями открывалось центральное празднично-нарядное фойе, где можно было посидеть перед сеансом, послушать музыку, пройти вниз, очутиться в мини-оранжерее, можно было посетить буфет, почитать газеты и журналы. А справа и слева от фойе за четырьмя дверями находились два кинозала, «синий» и «зелёный», с покатым полом, очень удобным для просмотра, и большими экранами.

Старт велопробега Вышний Волочёк – Торжок. 1950-е гг.

Воздействие кинофильмов на людские души, тем более на детские, было очень сильным. В те времена количество фильмов было не столь велико, но это восполнялось тем, что любимые просматривались по нескольку, а нередко и по десятку раз. Такие, например, как «Чапаев», «Чкалов», «Мы из Кронштадта», «Герои Шипки», «Великий воин Албанни-Скандеберг», «Весёлые ребята», «Волга-Волга», «Карнавальная ночь», «Последний дюйм», «Тимур и его команда». Чуть позднее «Человек-амфибия», «Отверженные». Некоторые из них в какой-то степени воплотились в нашу детскую жизнь. Так, «Чкалов» подвиг к чтению литературы об авиации и космосе, «Герои Шипки» стали образцом для игр зимой с катанием на ледяной горке, сбрасыванием с неё «защитников». Фильм «Тимур и его команда» породил нашу собственную тимуровскую команду, устроившую свой штаб на чердаке соседнего с домом магазина. Там было поставлено какое-то подобие стола с «Журналом учёта добрых дел», перед столом висел штурвал из тележного колеса с приделанными ручками, от него тянулись бечёвки к перекладине на потолке, на которой были подвешены старые чугунки, металлические банки, какие-то металлические пластинки, которые при вращении «штурвала» создавали невообразимый звон. Это для нас символизировало тревогу. Фильм «Мы из Кронштадта» положил конец моей игре в солдатиков. Реальных солдатиков не было, и приходилось использовать богатое детское воображение, заменяя их артефактами. Многочисленные катушки из цветных ниток у меня превращались в конные войска: бело-жёлтые – кавалергарды, сине-голубые – уланы, красные – гусары, зелёные – егеря, фиолетово-черные – казаки. Позднее все они превратились в казачьи полки, а три комплекта толстого деревянного домино стали сначала пехотной гвардией, а потом матросами. Так вот трагедия балтийцев-матросов воплотилась в то, что казаки сожгли всех матросов в печке под рыдания общего «командарма». На том игры с солдатиками навсегда и закончились.

Начиная с 1909 года, когда на фабрике Рябушинского создаётся первая команда, футбол в Вышнем Волочке всегда был спортом № 1 – в начале 1980-х только в первенстве ДСО «Урожай» участвовали команды 22 коллективов физкультуры

В начале 1950-х легендой вышневолоцкого футбола был Юрий Нырков (третий слева). В 1951 году знаменитая «команда лейтенантов», в составе которой выступал наш земляк, стала пятикратным чемпионом Советского Союза

Спортивная жизнь Волочка была связана со стадионом «Спартак», на котором проводились и спортивные соревнования, и, конечно же, футбол. Раньше стадион был обнесён деревянным забором метра в 2,5 – 3. Внутри – там, где и сейчас, – стояла высокая деревянная трибуна вдвое меньше по вместимости, а напротив неё три ряда деревянных скамеек. В 1961 – 1963 гг. стадион подвергся капитальной реконструкции: появилась металлическая ограда, здание кассы и административный корпус с раздевалками, современная бетонно-кирпичная трибуна и ледовая площадка для хоккея с шайбой (на месте старого пруда). Увлечение футболом было поголовным; я помню даже, как соседский старик со 2-й Пролетарской брал с собой небольшую лестницу, чтобы, приставив к забору, с неё бесплатно смотреть футбол.
Другой спортивной страстью был водный стадион, находившийся там, где сейчас обитают байдарочники и каноисты. На склоне холма располагалась деревянная трибуна, прямо перед ней – зеркало бассейна, ограниченное плотами, с тремя – пятью водными дорожками и десятиметровой вышкой для прыжков в воду, стоявшей слева от трибун. Вышка предназначалась для прыжков с 10,5 и 2,5 метров. Естественно, во время заплывов и прыжков в воду публика валом валила на этот стадион и активно болела за любимцев. А справа за линией плотов располагалась лодочная станция, где желающие могли взять напрокат на определённое время ялик, двух- или четырёхвёсельный, вволю и в своё удовольствие насладиться водной прогулкой по глади вышневолоцких каналов и реке Цне.
Зимой центром спортивной жизни был стадион «Спартак», где заливалось футбольное поле, проводились хоккейные матчи с мячом, а вечерами всё пространство озарялось огнём фонарей, звучала музыка и вовсю работал публичный каток.

Приезд Ю.А. Гагарина (вторая справа В.И. Гаганова)

Открытие памятника А.Г. Венецианову. Февраль 1980 г.

Парад лыжников на проспекте Ленина в начале 1950-х гг.

Нужно сказать, что, как только замерзала река (из-за чистоты воды тогда целиком и без всяких промоин), до самого ледохода весной можно было видеть вышедших на лёд на коньках и детей, и взрослых – на «снегурочках», «дутиках», «канадках» и «ножах». Это оживление на реке напоминало зимние голландские пейзажи.
Лыжи в те времена почему-то не так культивировались, хотя пробег по хвойному лесу на водохранилище или лыжные спуски с горы на газопроводе тоже привлекали горожан.
Раньше, как рассказывали старшие, очень популярны были «масленичные» бои стенка на стенку. В Масленицу жители Солдатской нападали на жителей Жуковщины, находившейся на высоком берегу между 3-й и 5-й Пролетарскими, и успех зависел оттого, кто был ловчее и выносливее. Так, мой дядя говорил, что в одну из зим жуковские построили для обороны даже снежную пушку, обстреливавшую нападавших снежными комьями. После штурма участники спускались на реку, и уже тут в кулачном бою решалась судьба очередного «масленичного» боя.
В марте, когда вовсю припекало солнце и день становился по-кустодиевски праздничным, особенно привлекательной была добыча льда для ледников напротив 2-й школы. Лёд выпиливался вручную длинной пилой, потом большущие кубы в метр, может и более, толщиной вытягивались из воды, оттаскивались от полыньи, где продолжалась выпиловка. Потом эти кубы распиливались до нужных размеров; лёд, блистающий, голубоватый в отсветах солнца, грузили на дровни, отправляли в ледник на весенне-летне-осеннюю работу.

VIII. Детские игры, походы

Львиная доля детского времени протекала на улице. Игры, развлечения, досуг были коллективными. Что касается меня, то время проводилось двояко. С одной стороны, я участвовал в коллективных развлечениях. Тем более что в двух соседних кварталах росли одновременно 13 мальчишек: Дмитрий, Борис, Евгений, Эдуард, два Виктора, Николай, Владимир, Арнольд – и трое на 2-3 года помладше: два Владимира, Александр да я.
С другой стороны, существовал Евгений Потехин, сын дяди Володи – знатока Вышнего Волочка. Был он начитанным мальчиком, хозяйственным, деловым (эта хватка, унаследованная им от отца, сохранилась на всю жизнь, и он по жизни, что называется, был мастер на все руки). Мы с ним долго дискутировали о прочитанном, либо что-то мастерили, либо куда-то отправлялись что-нибудь посмотреть.

После купания. Подпись на снимке: «Боря Савинов, я, Женя. 1956 г.»

Наши детские игры летом были различные: 12 палочек, городки, штандар, казаки-разбойники. Особенно увлекательной была игра в попа-загонялу, причём вместе с нами играли и взрослые, даже наши отцы. Эта игра похожа на городки. Начиная с красной линии водящий ставил рюху вертикально, а играющие по очереди битой должны были её сбивать, передвигаясь вслед за рюхой вперёд. Это продвижение растягивалось на несколько кварталов и продолжалось до тех пор, пока кто-то не промахивался. Тогда все, схватив свои рюхи, мчались назад к красной линии, а последний становился водящим. Среди зимних игр популярностью пользовалась «игра в котёл», когда водящий должен был клюшкой забросить мяч в выдолбленный в снегу котёл, а остальные клюшками отбивали его, одновременно контролируя своей клюшкой свою лунку; второй игрой был хоккей с мячом (с шайбой в раннем детстве не культивировался). За клюшками специально ходили в лес, вырубали нужную ольшину, обтёсывали её с двух сторон на крюке. Что касается мяча, то маленький резиновый мало подходил для этой цели из-за своей лёгкости и прыгучести, поэтому приходилось пользоваться либо клубком ниток, либо замороженными «яблоками» от лошадей. Однажды одна такая конская глызка сыграла со мной неприятную штуку. Во-первых, лошадь оставила своё «яблоко» такой изумительно отточенной формы, что играть было одно удовольствие и жалко было расставаться с ним до следующего дня. Поэтому, чтобы глызка не потерялась, я взял и положил её в карман своей куртки, пошёл домой, где через некоторое время она растаяла, распространив по дому специфический аромат. Мать, по его следу выйдя к куртке, опустила руку в карман и вынула то, что осталось от глызки. Пришлось долго объяснять, сколь необходима была для игры эта «шайба»… Если бы не появившийся в те годы КВН, привлекавший прежде всего находчивостью своих игроков, заставляя целые семьи не отрываться от экранов, то нас нельзя было бы вообще выгнать с улицы. Особенно легендарным в те времена было имя капитана одной из команд Вячеслава Харичко, бывшего истинным кумиром.

Зима на Первомайской в начале 1950-х гг.

Пионерский лагерь середины 1950-х гг.

Конечно, были и ребячьи походы по городу в район Красного Городка к Казанскому монастырю, в район «Авангарда», на железнодорожный вокзал полюбоваться поездами, на ХБК. Были походы и более длительные, на весь день – либо на Лозовую гору, потом на Красный Слон, где можно было полакомиться плодами вишен, слив, яблонь и ягодами с кустарников бывшего имения Шульгина. Возвращались через Кашарово, по пути заглянув ещё в плодовый питомник на ближней кашаровской горе. Вторым любимым дальним путешествием было, захватив чёрный хлеб и сырую картошку, отправиться на водохранилище, где можно вволю позагорать, накупаться, печь картошку в золе костра. Путь обычно пролегал таким образом: туда шли через Солдатскую к висячему мосту у стеклозавода имени 9 Января, переходили по нему через Цну и дальше через кустарник и редколесье шли до самой дамбы. А уже потом берегом поднимались либо до затопленной сердюковской плотины, либо шли на пляж пионерлагеря «Медик» – там в воду заходить нужно было очень долго из-за мелководья. Когда кто-то из наших был в смене пионерлагеря, мы навещали его, а иногда даже и ночевали, чтобы не пропустить сборы у «Большого костра», который проводился на поляне в лесу, рядом с заброшенным иноверческим кладбищем. Проводились игры, пелись песни, особенно любимые нами «Взвейтесь кострами», «Картошка», или рассказывались «страшные» истории. Обратно возвращались по Фроловской ветке через Зуевку. Неоднократно в пионерлагере, беря лопаты, мы пытались найти подземный ход, ведущий от дома Сердюкова под озером в Городолюблю, где похоронен Сердюков. Почему-то считалось, что ход начинался от тюрьмы (здание конторы), куда вела довольно широкая и крутая лестница. В этом нежилом тогда помещении на стенах подвала были вбиты в кладку крюки для неизвестных нам целей. В сторону водохранилища кладка была разбита и нашими усилиями углублена до очень плотного грунта. Иногда в этом раскопе находили старые монеты, обрывки цепей, подковы и какие-то пластины с битыми черепками; то же выносила и вода к берегам возле сердюковского дома.

Вторые ряды в начале 1950-х гг.

Немного о рыбалке. Нужно сказать, что (до великой потравы, устроенной заводом «Красный май» в 60-е годы, когда рыба буквально завалила все берега рек, каналов и водохранилища и, чтобы избежать эпидемии, власть вынуждена была снимать транспорт и рабочих с производства для вывоза этой гнили) запасы местных водоёмов были существенны. Даже ребёнку наловить плотвы или подлещиков для кота или ухи не было проблем. Что касается большой ловли, то, как рассказывал потомственный рыбак Новиков, всю жизнь проработавший в рыбных артелях, в старое время добыча рыбы сосредоточивалась в Перерве.

Особенно котировались вышневолоцкие лещ, судак, щука (щука, выловленная здесь, отправлялась к императорскому столу – ссылаюсь на Гиляровского, Засонова, Пызина). Рыба помещалась в большие огороженные садки на мелководье и вылавливалась оттуда по мере надобности, отправлялась в деревянных бочках – либо в воде, разбавленной коньяком, либо с ветошью, пропитанной коньяком и вставленной в жабры. Это богатство отправлялось на оптовые склады рыбных торговых домов, расположенных на Фонтанке от Аничкова дворца до Инженерного замка, где разгружалось в специальные баржи, служившие живорыбными садками. Не менее славился карась, выловленный в шитовских озёрах, регулярно поставлявшийся Сталину.
Вот мы с моим одноклассником и другом Виктором Рябовым после окончания школы №3, с аттестатами в карманах, сидим в купе поезда, смотрим в окно вагона на пролетающие мимо натурные сюжеты и мчимся в Ленинград. Нет, нет, в страстно любимый и обожаемый Санкт-Петербург, в который я ездил каждое лето, жил там у родственников, исходил вдоль и поперёк и хорошо его знаю. Теперь, с юношеским пылом и нетерпением, мы вырвались из вышневолоцкого детства, чтобы зажить новой питерской взрослой жизнью. Думали ли мы тогда, что всего лишь временно покидаем свой родной город? Едва ли. Но судьба распорядилась так, что мы оба вернулись. Виктор, чтобы умереть – я, чтобы прожить в Вышнем Волочке всю свою жизнь. Я так благодарен ему за его вечную отеческую любовь, согревающую меня и ныне.