Каждый знает, как трудно в наше время воспитать одного ребенка, двоих, троих – уже подвиг. А если их у тебя целая зона? Семьсот непредсказуемых дочерей. Да еще дома своих четверо. Одни зэчки проклинают ее, другие боготворят. И за всех своих "детей" одинаково несет ответственность перед Богом и совестью начальник колонии Галина Владимировна Иванова.
Вышневолоцкая женская колония прославилась в одночасье. В один день о ней с ужасом заговорила вся Россия. Но не потому, что произошел стихийный бунт или захват заложников. Своей печальной известностью колония была обязана вездесущей телевизионной "Теме", посвященной проблеме пенитенциарных учреждений в России. То есть СИЗО, тюрьмам, колониям. Вышневолоцкой колонии дали публичную звонкую пощечину. Объявив ее "туберкулезной зоной", где влачат жалкое существование сотни больных, голодных, безработных осужденных.
На следующее утро Галина Владимировна Иванова, начальница ИТУ он-55/5, подполковник внутренних войск, мать четверых дочерей, бабушка пятимесячной Ксюшки и девятимесячного Ивана, проснулась печально знаменитой.
В колонии была вся её жизнь. Здесь проработала она почти двадцать лет. Отметила в 95-м году свое пятидесятилетие. Прошла все ступени служебной лестницы. Здесь работали ее муж Валерий и зять Дима. Сюда собиралась вскоре прийти и старшая дочь Инна, заканчивающая университет. Так создавалась тюремная династия Ивановых. Здесь были ее подруги, единомышленники и те самые непредсказуемые, крутые, несчастные зэчки, которых она, несмотря ни на что, любила. И никогда не держала долго зла, как бы несправедливы и коварны они ни были.
Раньше их колония была хорошо известна, правда, в другом качестве: как Краснознаменная, выполняющая план, имеющая отличные кадры. И сама Галина Владимировна ничего, кроме похвал и знака отличия "За безупречную службу", не имела. А теперь вот должна была отмываться перед всей Россией. В лицо ей плюнули прилюдно, а извинились задним числом, письменно, перед узким кругом людей.
...Эта маленькая, но очень сильная женщина не мешала нам искать правду. Только предостерегла от лихого кавалерийского наскока и посоветовала замечать не только факты, но и их причины. Сегодня у зоны две правды. Видимая и невидимая. Эта правда – гигантский айсберг, непосвященным видна крошечная его часть.
Прошлый год был для колонии очень трудным, летом они стояли на краю пропасти. Производство остановилось, денег не было. Зарплату сотрудникам государство не платило четыре месяца. Тогда и урезали мясную долю колонисткам наполовину. И хлебную на четверть. А от белого хлеба отказались совсем. Это был почти голод. Но был. Они сотворили чудо. Фабрика заработала, хотя долги у колонии и сейчас гигантские.
Иванова уверена: зона выживет. Только не перекрывайте кислород, не обрезайте крылья.
Да, есть у нее и язвенники, и туберкулезники, и очень плохо слышащие и видящие осужденные. И психбольные. И старухи, которым бы надо коротать век в тепле и покое, с внуками у телевизора. А они, домушницы, форточницы, неисправимые воровки, ничего, кроме краж, не умеют, сидят на шее у молодых работающих зэчек. А деть их Ивановой некуда.
Только бы один вопрос должны были задать люди, так красноречиво расписавшие ужасы их бытия: кто виноват во всем этом?
Единственный честный ответ: ГОСУДАРСТВО. Он все расставляет по своим местам. Ибо именно государство виновато в сегодняшнем беспределе. Оно практически развалило отечественную пенитенциарную систему, без которой ни одна страна мира не может обойтись. За последние 30 лет в России не построили ни одной новой тюрьмы. Словно бабушкино платье, трещавшее по всем швам, донашиваем мы старые, дореволюционные тюрьмы и лагеря. Гуманная мотивировка – хватит с нас гулаговского размаха – не может восприниматься всерьез сейчас, когда преступность растет в сумасшедшей геометрической прогрессии. Когда сели на иглу пятнадцатилетние, а тринадцатилетние на панели кажутся уже стариками.
За один 1995 год в российских СИЗО умерли 870 человек, не дождавшись суда. Во времена Гулага, когда рабский труд зэков приносил казне миллиарды, заключенные влачили жалкое существование. Сейчас их просто списали из жизни. Сегодня государство не выделяет ни копейки на нужды колонии, не лечит, не одевает, не кормит. Одинаково наплевательски относится оно и к своим "узникам", и к тем, кто их окормляет. Только исправительным учреждениям Тверской области федеральный бюджет задолжал в 95-м году на питание осужденным три миллиарда рублей!
В камерах СИЗО и тюрем в нечеловеческих условиях содержится в три, пять раз больше заключенных, чем предусмотрено нормами. Сто пятьдесят человек в камере, рассчитанной на тридцать, – обычное явление. После такой жути Вышневолоцкая колония, где в бараке "всего" 70 женщин, где можно вытянуться и заснуть на собственной постели, кажется раем. Правда, ненадолго.
Нигде в цивилизованном мире не наказывают, как у нас, голодом, холодом, вонью, грязью, потерей здоровья. Только – несвободой, невозможностью распоряжаться собой. Нигде, только у нас. Вот бы побывать Галине Ивановой в командировке в западной тюрьме! Но вряд ли пригодится дома приобретенный опыт.
Ее колония особая, для повторно осужденных. Здесь женщины с десятком судимостей, утратившие связи с волей, растерявшие родных и друзей. Один такой ветеран движения уже двадцать пять лет находится в Вышнем Волочке. Есть преступления дурацкие, мелкие, отягощенные прежней судимостью. Есть такие, от которых кровь в жилах стынет. Чтобы представить "спецконтингент" Ивановой, приведу два примера.
Вот совсем еще молодая женщина, потомственная зэчка. Одно время сидела здесь вместе со своей матерью. Любящая мама и продала ее в тринадцать лет богатым чеченцам, жестокость и равнодушие с детства были ее стихией. Последнее, третье ее преступление страшное. Пошла с подругой, совсем еще девочкой, в кабак, продала ее там африканцам, присутствовала при групповухе. А когда девушка, потерявшая невинность, пригрозила пожаловаться, задушила ее на задворках ресторана. На следующий день вернулась "навестить", сняла с трупа модные сапожки.
...Другая осужденная в пылу гнева убила собственную бабушку, ее воспитавшую. Та мешала пьянствовать дома с собутыльниками. Внучка прыгнула ей на грудь и плясала, пока не наступила смерть.
Вот с такими "кадрами" и работает Галина Иванова. Входит в их положение, выслушивает. И искренне верит, что где-то, пусть очень глубоко в душе, сохранилось у каждой что-то хорошее.
Ни один администратор, находящийся в трезвом рассудке, не захочет иметь в своей колонии туберкулезников, язвенников, венерических больных, глухих, стариков, не способных работать. Галина Владимировна – не исключение. Она принимает их со всем этим букетом, потому что специальных колоний для женщин туберкулезниц, как и для других специфических больных в Тверской губернии просто нет.
В Вышневолоцкой колонии больные работают наравне со здоровыми, причем на трудном производстве: шьют ватники. Производство их по загадочным санитарным нормам не признано "вредным". А значит, нет ни льгот, ни молока. Создать современные условия труда у администрации нет никакой возможности. Ведь продукция их не самая ходовая, хотя шьют здесь все: рукавицы, халаты, бельё, телогрейки.
В приснопамятные времена, когда главной проблемой страны была борьба с пьянством, колонию закрыли, превратив в ЛТП. Огромных сил стоило потом восстановить разваленное производство.
Страшно подумать, что было бы, если бы все сотрудники не крутились, по образному выражению Галины Владимировны, как "ежики в колесе", не совмещали свои прямые обязанности с несвойственными для них занятиями бизнесменов, дилеров, купцов, менеджеров. А также портных и закройщиц. Благо все ее "гражданки начальницы", так называют сотрудниц на зоне, замечательные рукодельницы. А Галина Ивановна могла бы работать закройщицей в хорошем ателье. Еще бы, обшить и обвязать четырех дочерей надо уметь.
В самые страшные моменты, когда план горит, а значит, грозят зоне холод и голод, все начальницы, майоры и капитаны садятся вместе с осужденными за швейные машинки. Шьют ночами и в выходные. Чтобы выжить. Потому что давно уже связаны они незримой нитью. И в современной зоне закон на втором месте. На первом – план.
Вышневолоцкая пересыльная тюрьма построена еще при Екатерине II, на знаменитом Ржевском тракте, на реке Цне, в местах потрясающе красивых. Осужденные этой красоты не видят, находясь, как и положено, за высоким новым бетонным забором с надписью: "Стой, стреляю!" Бедность, теснота, убожество, кое-как приукрашенные старанием и воображением женщин по ту и другую сторону забора, бросаются в глаза. Иногда кажется, что живут они на далеком острове.
Что было бы с ними этим летом, если бы не позволили колонисткам самим посадить для себя капусту на полях акционерного общества "Никольское", заготовить на зиму картошку в колхозе "Есеновичский"? Они доказали, что умеют работать.
"Мы непременно поднимемся с колен, ведь коллектив у нас редкий, – говорит Иванова. – С моими сотрудниками обо всем можно договориться. Они идут навстречу, даже в ущерб своим интересам. К примеру, оба супруга работают у нас. Значит, кормить детей больше некому. А зарплату в декабре мы получаем за осень. Надо думать, кому же из сотрудников выкроить из наших крох в первую очередь, чтобы не доводить до крайностей. Решаем все коллективно, без обид, без коридорных пересудов. Главное, среди нас нет предателей".
Средняя зарплата здесь не намного выше, чем у врачей или педагогов. А выдают ее реже.
Галина Владимировна называет своих коллег подругами и друзьями. Это немало.
Ее "гражданки начальницы" – красивые, знающие радость любви и материнства женщины. Именно такие, а не озлобленные, закомплексованные старые девы, срывающие свои неудачи на беззащитных, могут помочь осужденным понять ценность семьи, простого счастья... Здесь необходима особая деликатность. Во всем – одежде, прическе, косметике, поведении. Чтобы не озлобить, не спровоцировать тех, кто это счастье еще ни разу не испытал.
Разные пути приводят в колонию "гражданок начальниц". Сколько из них ушло, не выдержав, испугавшись непрогнозируемого "спецконтингента", так часто находящегося на грани срыва, взрыва, истерики. Обманывающего, беснующегося, способного с поводом или без повода взъяриться, плеснуть в лицо "начальнице" с размаху стакан горячего чая или порезать ей лицо осколком стекла. А о таких мелочах, как пятиэтажная матерщина, и говорить не приходится!
Сколько дипломированных правоведов покидали зону, так и не сумев увидеть под слоем грязи, жестокости, порока израненное, плачущее сердце зэчки. Иванова с подругами остались.
...Она ничего не скрывали от нас в своих немудрящих владениях. Нам показали санчасть, фабрику, магазин, даже ШИЗО. В отрядах поразительно чисто: белье белое на койках, занавески на окнах, цветы в горшках, непременные коты – любимцы зоны. Такое редко встретишь в мужской колонии. Не потому ли, что для большинства "узниц" это единственный Дом на земле?
Зато внешний вид зэчек ошеломляет. Казенная, унылая одежда, выдаваемая осужденным в прежние времена, давно износилась. Женщины одеты во что попало, редкие – в пристойные, цивильные курточки и джинсы. Большинство в обноски, накрученные по принципу капусты, для тепла. Из-под казенных ватников торчат жалкие ситцевые халаты, грубые самовязанные носки. Картину дополняют фетровые полуботинки "прощай молодость". Они и теплые ватники – огромное достижение администрации, умудрившейся хоть как-то приодеть зэчек в холодную долгую зиму.
Сейчас на год зэчке положено всего одно ситцевое платье с короткими рукавами, одни тапки, чулки, трусы и майка. Все. Бюстгальтеры и рейтузы шьют сами из обрезков ткани. Вместо ваты используют старое белье. Попробуй при этом остаться здоровой и сохранить женский облик! Сейчас в колонии разрешают иметь собственные вещи и белье, получать неограниченное количество посылок с едой, лекарствами, мылом. Только редко приходят сюда посылки. Нечасто заглядывают к ним гости. Иные родственники на воле живут еще хуже. Завидуют их ежедневной премии: стакану сладкого чая и 200 граммам белой булки. С узлом приходят зэчки сюда, с узлом выходят на волю.
Раньше в каждое исправительное учреждение приходили заявки-разнарядки с заводов и фабрик, из больниц и богаделен, колхозов и совхозов, пусть и на низкооплачиваемую изнурительную работу. Но они были нужны. Это означало, что освободившийся человек не будет бродягой-изгоем, а получит прописку и койку в общежитии, зарплату, на которую купит хлеба и колбасы, сможет сходить в кино.
Сейчас на триста женщин – максимум десять реальных предложений работы. Причем исключительно в сельской местности: дояркой, свинаркой. В Вышнем Волочке, втором российском Иванове, городе с почти полностью остановившейся текстильной промышленностью и поседевшими трудолюбивыми невестами, для освобождающихся конкуренток нет работы.
Смирению и состраданию нас в советских школах не обучали. Да и кто захочет поделиться с воровкой и разбойницей последним куском? Так попадают они в порочный круг: прописка, работа, жилье. Государство не оставляет ни единого шанса стать нормальным человеком.
У администрации колонии болит голова и о прописке, и о трудоустройстве исправившихся блудных детей.
...Не дает мне покоя судьба двадцатипятилетней Инны Лановой, срок заключения которой истек за несколько дней до Нового года. Сколько стучалась администрация в разные двери, чтобы пристроить Инну на любую работу! Тщетно.
Помню эту озлобленную, напряженную, большеглазую девушку. Судьба ударила ее впервые наотмашь, когда годовалую малышку "забыла" в электричке мерзавка-мать. Имя и фамилию дали ей в московском детдоме. Там же не научили любить людей. Впрочем, это трудно, когда тебя саму никто не любит. В 14 лет Инна залезла с детдомовцами в газетный киоск, набезобразничала. Отсидев 2 года, снова залезла, отомстила тетке-киоскерше: сожгла газеты. Месть потянула на три года. Дальше жизнь понеслась снежным комом с крутой горы. Кража – посадка. Из Москвы выписали. Как была нищая, так и осталась. В Вышний Волочек попала на четыре года с одним узелком. Зрение минус восемь. На очки денег нет. Шить не может. Другой работы в колонии нет. Значит, нет ни копейки на ее лицевом счету. Значит, даже раз в месяц нельзя купить куска мыла и белую булку. Она, бездомная, безработная, не нужна никому на свете. Невостребованная человечеством!
Что делает она, выйдя из зоны? Тридцать тысяч, которые собрали Инне Христа ради сотрудники и подруги, хватит едва на дорогу до Москвы. Ну, а там путь либо на блат хату, где станет она дешевым живым товаром и скоро сгинет, растворится в небытие... Либо к ближайшему, соблазнительно расцвечивающему заморскими бутылками лотку. Украсть, в пятый раз сесть?..
Помню, в колониях читали запоем, благо библиотеки были огромные. Некоторые получали образование, развивались. Сейчас тупеют, ожесточаются, жизнь за забором пугает, а жизнь в зоне – опускает. Обязательные мероприятия, которые регулярно проводят начальницы отряда, не дают ответы тайной жизни души, не становятся для нее незаменимой пищей.
Эта вынужденная заземленность огорчила меня больше всего. Я не верю, что труд может перевоспитать и кардинально изменить человека. Так же, как сомневаюсь в утверждении классика о том, что "труд создал человека". Тем более такой труд – тяжкий, вынужденный, нелюбимый. Он может показать, как дорог кусок хлеба. А значит, и та самая частная собственность, на которую они посягают. Может внушить отвращение и заставить никогда больше не обрекать себя на пребывание в зоне. Но поднять, облагородить, очистить душу?
Духовное окормление – дело призванных. И глупо требовать, чтобы "гражданка начальница" была и организатором производства, и охранником, и врачевателем души. Слава Богу, церковь повернулась к страждущим. Открытие домовой церкви в их колонии стало огромным событием для потерявших себя женщин. Теперь их окормляют священники Богоявленского храма: отец Василий и отец Александр. Я была свидетелем беседы пастыря с его новыми, очень трудными прихожанками. И знаете, о чем просили они? О покаянии. Они мечтают исповедаться в грехах, может быть, впервые в жизни.
Но и церковь в колонии обречена на бедность. Батюшки должны из своего не глубокого кармана покупать свечи, крестики, иконы, книги. Маленькой иконе Казанской Богоматери, привезенной мной из Москвы, радовались здесь больше, чем сигаретам и маслу.
Вопрос помощи сейчас едва ли не самый главный. В одиночку они вряд ли сумеют подняться с колен.
Испокон веков в России было доблестью оказывать милость падшим. Попечителями "обществ по защите узников" были российские цари, члены правящей семьи, лучшие люди России. "Купец-мироед" непременно жертвовал десятину на храм, богадельню и острог. Это было делом чести и совести. Под Новый год и Рождество казенные дома заваливали всевозможными подарками: от деликатесов до шерстяных носков, связанных собственноручно Великими княгинями и фрейлинами. Хотела бы я посмотреть на подарки, которые прислали на Восьмое марта в Вышневолоцкую колонию новоиспеченные нувориши!
Жертвователей здесь могут перечислять по пальцам. С любовью и благодарностью вспоминают двух братьев из Германии Эдвина и Германа Иммекусов, тюремных священников, которые привезли гуманитарную помощь, лекарство и молоко, собранные прихожанами их храма, членами коммуны бывших заключенных. Что будет, когда кончатся заморские гостинцы? Где же твоя совесть и справедливость, Россия?
Каждый, кто работал в колонии, знает: самое сложное не дисциплина, не производство, не борьба с пьянством или наркотиками. Самое сложное – установить справедливость и доказать колонисткам ее необходимость. Особенно сейчас. На это у Галины Владимировны и ее соратниц уходит больше всего душевных сил.
Одна из примет нашего времени – ужасающее социальное неравенство среди осужденных. В некоторых колониях это режет глаза. Наличие общака у воров в законе или щедрые передачи подельщиков с воли дают возможность разбойнику и убийце жить припеваючи, не работать, питаться не хуже, чем в ресторане, приобретать верных шестерок.
Иванова попытки такого расслоения пресекла железной рукой. Резкое недовольство у осужденных вызвало поначалу решение администрации запретить покупать товары на деньги, полученные с воли. Только на свои, кровные, заработанные здесь. Иначе зачем работать?
– Мы здесь с голоду пухнем, встаем и ложимся голодные! На что мне отовариться, если я пять тысяч денег в месяц получаю? – кричала мне подстриженная петушком молодая зэчка здешний мальчик, "чубчик".
Иду в бухгалтерию, дотошно вместе с главным бухгалтером колонии проверяю ведомости, считаю, кто сколько заработал, каковы отчисления на премию, за питание. Получается, что лентяйки (или просто ослабленные, неумелые женщины, привыкшие к другой работе) получают жалкие крохи. Те самые несчастные пять тысяч – на несколько пачек сигарет.
А у передовиков после всех вычетов и выплат на руках остается до ста пятидесяти тысяч. Таким свободным деньгам позавидуют многие женщины на воле. Эти трудяги и обеспечивают хлебом насущным ленивых, больных, старых.
Галина Владимировна знает, что главное – воспитать чувство справедливости у осужденной, сделать реальный шаг к ее нравственному выздоровлению. Но как это трудно! Помогает опыт общения со своими четырьмя дочерьми, очень разными, не всегда принимающими позицию матери. Помогает и то, что по профессии она педагог. И на гражданке работала не с самыми легкими людьми.
Когда-то бывший начальник колонии (а долгие годы командовали зэчками только мужчины) заметил и переманил к себе маленькую, очень хорошенькую и невероятно энергичную женщину. Увел к себе в "тюрягу" Иванову из райкома партии. И не ошибся. Маленькая женщина преуспела в очень мужской профессии.
Трудная работа, трудная любовь, трудный быт. Живет Галина Владимировна со своей большой семьей в собственном симпатичном доме. Но... без самых элементарных удобств.
Вместе с девятилетними дочками-двойняшками, Аней и Ирой, возит на санках зимой воду из колодца. Так же, как ее подруги по колонии, она лесоманка, страстная заготовительница плодов и овощей. Без домашних солений-варений, шитья и вязки им не выжить.
Дочки говорят с гордостью: "К тебе, мама, в подвал сходишь, как в магазин".
На усталость у Ивановой времени нет. Старшая дочь вместе с маленькой Ксюшей, более известная домашним как "пчела Майя", живет сейчас с ними. Надо было заботиться о парализованной свекрови. И средней дочке Алле помочь.
Но и дочки ее отблагодарили. К пятидесятилетию матери подарили ей сразу двух внучат.
Достаточно посмотреть на фотографию этой семьи, чтобы понять: как она любит и любима.
...Немецкий священник, потрясенный увиденным в Вышнем Волочке, посвятил женщинам их колонии свою книгу "Бог в тюрьме". Их многострадальный дом он назвал "Домом на краю безумия". Галина Ивановна и ее подруги делают все возможное, чтобы этот Дом стал нормальным, сытым и светлым. Пусть это у них получится.