Стартовая страница Рейтинг@Mail.ru

Краеведение у истоков российской культуры

Вышневолоцкий историко-краеведческий альманах №10, стр. 107-120

 

Р.Н. Почивалина

     
Деревня Бережок, начало 1950-х. Слева направо: Марфа Аксакова (жена М.М. Аксакова), Мария Алексеевна Аксакова (жена Н.М. Аксакова), Антонина Северова (фельдшер, медпункт был в доме Аксаковых), Павел Михайлович (сын М.М. Аксакова) с гармонью и Маруся, двоюродная сестра по матери. Впереди хозяин дома Михаил Михайлович Аксаков

 

 

 

Воспоминания
Риммы Николаевны Почивалиной

Посвящается
Марии Алексеевне Аксаковой и
Ольге Алексеевне Кузевой

 


Первое раннее воспоминание относится к той поре, когда мы жили в селе Поречье Бежецкого района. Хорошо помню домик с большими светлыми окнами и стол с самоваром в комнате; березки под окнами, посаженные в одну линию. Няня, взяв меня на руки, перелезала через осек, убегая в березняк от нелюбого кавалера, и толстая коса ее трепыхалась по спине. Мне было два года, когда нас пригласили на елку в семью врача. Укутанные, мы с мамой и ее подругой уселись в сани. Ехать нужно было несколько верст. Дорогой взрослые старались живописать елку, украшенную блестящими шарами и фигурками, но я воспринимала встречу с ней по-своему. Слова «мы будем с тобой на елке» я воспринимала так: мама подойдет к стройному зеленому дереву и посадит меня на ветку. Очарование было впереди. Но вот сани остановились у ворот. Детская память сохранила двор, обнесенный забором, домик доктора. Когда открылась дверь комнаты, поразила первая в жизни елка: украшенная игрушками, она сверкала множеством горящих свечей. Только она и осталась в памяти, а сам праздник совсем забылся. Когда мне было четыре года, мы переехали в город Бежецк. Жили мы в маленьком домике, арендованном вместе с садом, на улице Лассаля (теперь это, кажется, Комсомольская площадь).
Самые родные для меня места – Бежецк, который считаю своей родиной, и Слободка в Удомельском крае. Уголок перед домом был очень зелен, редко появлялась на дороге подвода, машин не было. Летом манил сад прохладой яблонь, а малинник – вкусной малиной. В саду у забора под кустами было сделано что-то вроде нар, и в душные летние ночи мы спали на вольном воздухе. В комнате на столе стояла большая массивная старинная ваза, в конце лета она наполнялась сочными спелыми яблоками. Набегавшись на улице с ребятишками, можно было забежать домой и вкусно похрустеть плодами из вазы. Через дорогу в соседнем доме жила моя подружка Лёля, миловидная, черноголовая, с пухленькими щечками. Я играла тряпичной куклой с продолговатой лысой головой, которую друзья отца окрестили Спинозой (позднее я узнала о том, что это мужское имя философа). Родители позднее подарили мне красивую куклу с закрывающимися глазами. Но таких кукол, как у Лёли, раньше я никогда нигде не видела. Все они были фарфоровые, меньше моей, а одна даже совсем малюсенькая, но у них не только закрывались глаза, но и сгибались ноги и руки, а на щеках нежный румянец; когда поднимались веки с ресницами, открывались глаза небесной голубизны. К шести годам няня научила меня читать, и мама стала брать в библиотеке детские книги. На длинной Кашинской улице нас с Лёлей привлекал книжный магазин. Интересно было рассматривать яркие картинки, а иногда уходили с покупкой – новенькими книжками. Одно путешествие осталось интересным воспоминанием на всю жизнь. Мама тогда работала патронажной сестрой в горздраве.

«Автомобилисты». Николай Аксаков, Мария Алексеевна и
Николай Михайлович, Павел Аксаков с женой Ольгой

Однажды ей поручили в отдаленной от Бежецка деревне научить крестьян оказанию первой помощи. Дело было зимой. Мне было лет пять. Закутавшись в тулупы, удобно уселись в сани. Кучер занял свое место, и повозка тронулась в путь. В деревне помню избу, где собрались взрослые и дети. Мама ловко забинтовывала головы, руки, а я наблюдала с интересом. Потом практиковались взрослые друг на друге. Когда очередь дошла до двух девочек-подростков, они вдруг заспорили, кому начать первому, но мама их помирила. Позднее она работала в туберкулезном санатории медсестрой. Это было живописное здание с двумя застекленными верандами – в левом и правом крыле. Здание санатория отец писал по заказу. Сохранилась фотография: медперсонал и больные на фоне картины, изображающей санаторий. Позднее здание сгорело, и, вероятно, в огне погибла картина. Мама росла в городе Весьегонске, училась в гимназии, и там еще обнаружились ее таланты – кроме литературного был еще незаурядный музыкальный: красивый голос, поставленный природой. По дневниковым записям мамы я поняла, что в Весьегонске не было в первые годы советской власти музыкального кружка или хора, но музыкой увлекались многие. Соученики по гимназии играли кто на гитаре, кто на мандолине, а к ней часто присылали нарочного с просьбой выступить с пением в Народном доме. Работники Бежецкого тубсанатория приготовили для больных пьесу и музыкальные номера, и в зале было устроено представление. Мы были в числе зрителей – я и гостившая у нас сестра матери Оля с маленькой дочкой Лиичкой, которой не было еще и трех лет. Маму мою она звала «Мумой» (вероятно, это заменяло Марусю). Ставили пьесу, где мама играла кумушку, прятавшуюся от кого-то в бочке, стоящей на сцене. Не успела мама скрыться в бочке, как раздался крик Лиички на весь зал: «Выпустите Муму из бочки!» И зрители весело смеялись: и пьеса смешная, и Лиичка рассмешила.

Николай Михайлович и
Мария Алексеевна Аксаковы

В семь лет у меня появилась серьезная обязанность: я должна была носить еду отцу, работавшему в суде адвокатом. В маленькую плетеную корзинку укладывали бутылку молока и пирожки, которые мама пекла очень вкусно. Суд располагался в конце Кашинской улицы. Долгое путешествие, и наконец шагаю по каменной лестнице и останавливаюсь перед тяжелой дверью на пружине, которая меня однажды так подвела. Чтобы ее открыть, нужно было поставить корзинку на пол. Но, не справившись с ее тяжестью, я разбила бутылку и этим вызвала недовольство папы, появившегося в дверях после объявления перерыва в судебном заседании. Увидев осколки стекла и лужицу молока, он понял: в этот день дочь обрекла его на сухомятку. Один раз отпустили со мной сестренку. Держа в одной руке корзинку, в другой руке маленькую ручонку, зашагала по тротуару. Всё шло хорошо, но на обратном пути вдруг начал накрапывать дождь, капли которого показались Лиичке отвратительными, и она закапризничала. Мы побежали и укрылись на высоком крыльце. Наконец всё кончилось, выглянуло солнце, и идти по влажному тротуару стало веселей. Наискосок от нашего домика была церковь, которую позднее снесли.
Набегавшись, мы, ребятишки, иногда тихонько входили туда и становились за спины молящихся. Молча, тихонько стояли и так же бесшумно выходили, не понимая таинства происходящего, но сознавая, что держаться здесь нужно иначе, чем везде.
Однажды после одного судебного процесса, который, вероятно, отец выиграл, в нашем домике появилась женщина, просто, но чисто одетая, в белом платочке. В руках у нее была корзинка с яйцами, покрытая косынкой. Они с мамой расположились в кухне и долго беседовали. По-видимому, маме удалось ее в чем-то убедить. Женщина поднялась с табуретки, и мама проводила ее до самой калитки. Захотелось погулять, я выскочила в сени и… обнаружила за дверью корзинку, покрытую платочком. Как вытянулось лицо моей бедной мамы! Выступили слезинки: умную, интеллигентную, такую обходительную обманула простая женщина, крестьянка. Да и таков, видно, был семейный закон: ничего не брать в благодарность.
В 1935 году отца перевели в город Великие Луки инструктором-инспектором окружного суда, но примерно через год окружной суд закрылся, и он переменил профессию: работал музыкантом и художником в художественной мастерской.
В 1937 году семья наша переехала в Вышний Волочек, где тогда у нас были родственники и со стороны отца, и со стороны матери. Но где бы мы ни жили, всегда влекли удомельские места: мать – Слободка, отца – Бережок. Почти каждое лето мы отдыхали там, в Слободке не один родственный дом – в нескольких жили родственники матери и бабушки.Дальше прапрадеда сознание мое не запомнило: Львов Лев, а отчества не знаю, фотографий не видела. Зато очень хорошо помню прабабушку Анастасию Львовну Мельницкую-Ольд (в девичестве Львова): морщинистая старушка в черной юбке и черном повойнике на голове или белом платке. Все ее очень любили и ласково называли: дочери – «маменькой», правнуки и внуки «бабунюшкой». Стоя на коленях перед иконами, просила Бога о милости к ее близким, перечисляя их то шепотом, то вслух.

Николай Михайлович и Мария Алексеевна Аксаковы

Львовых в деревне было несколько семей – Ивана, Василия и Петра Андреевичей. Встречалась часто со своим братом Андреем Львовичем, очень родственны были, ласково обращались друг к другу: он – «Настенька», она – «Дрюнюшка». С Отечественной войны сыновья его Иван и младший, Петр, не вернулись, приехал домой только Василий Андреевич Львов. У Анастасии Львовны было три дочери: Александра, Анна, Мария Мельницкие. Старшая, Александра, вышла замуж за путиловского рабочего Веселова, Анна – за унтер-офицера Сухарева, младшая – за Волкова. У Анны Григорьевны, моей бабушки, рано овдовевшей, было четверо детей. Как билось сердце, когда подъезжали на поезде к Удомле. Уже выезжая из Бологое, мысленно устремлялись в Удомлю, так радостно было предвкушение встречи с родными местами. Сойдя с поезда, пройдешь пять километров – и Слободка. Ее начинал белоснежный амбар под яркой красной крышей. Из окон поезда он радовал глаз своим величием и красотой в сочетании со спокойным солнечным озером Песьво, на берегу которого стоял. От амбара Слободка тянулась по левой стороне, кончаясь начальной школой, а за небольшим перелеском – погост, а за правой стороной улицы – село Троица. Но проулок справа вел к озеру Удомля – огромному простору с Лубенькинским мысом с правой стороны. Дивный вид! Вода в озере прозрачна, берег приятный, песчаный. Видны мальки, снующие по мелководью у берега. Ребятишки, поднимая камешки, ловят вьюнов и раков. Длинный плот, сложенный из трех обтесанных бревен. Воду для самоваров предпочитали брать из Удомли. Деревня Новый Бережок расположена на берегу Песьво – километра полтора от Слободки, там на высоком холме стоит дом Аксаковых. Им владел когда-то мой дед Михаил Павлович Аксаков, он был купцом, имел лавку у Троицы. Семейство его было многочисленно: девять человек детей. Двое умерли во младенчестве, остальным дед дал образование за исключением самой старшей дочери, которая после смерти матери стала главной хозяйкой в доме. Старший сын Михаил стал его правой рукой в торговле, выезжал и за границу.
Вот их имена: Сын Павел стал землеустроителем в Самаре; Раиса (муж Салтыков); Михаил; Антонина; Мария жила в замужестве в д. Сухарево Удомельского района; Надежда замужем за Вихровым, работавшим железнодорожником в Бологое; Николай работал юристом, а в Волочке музыкантом и художником. Павел и Антонина рано умерли от тифа, дед скончался в 1921 году.
Брат отца Михаил Михайлович жил в Бережке, старший сын его, Павел, с женой Валентиной тоже. А их сын Александр уже переехал в Удомлю. Сейчас в Удомле живет Артем Александрович, которому, вероятно, лет 15 – 17, родителей лишился лет в 11. В 1994 году племянник Эдуард Николаевич Аксаков возил меня в Бережок. Тогда еще были живы и Павел, и его жена Валентина, и их сын Саша с женой Таней. В юности приезжала с родителями в семью Михаила Михайловича. Ночевали на чердаке, в большой просторной и светлой комнате, предназначенной в начале ХХ века для художника-анималиста А.С. Степанова и его семьи. Что-то связывало художника с дедом Михаилом. Думаю, это знакомство уходило в С.-Петербург. А отец мой Николай Михайлович образование юридическо-правовое получил в Рыбинске и одновременно в течение восьми лет учился игре на скрипке. Позднее его музыкальное образование продолжилось у знаменитого балалаечника В.В. Андреева в Петербурге, в составе оркестра, в котором он играл. А вид на озеро Песьво с высоты балкона дома в Бережке был великолепен, но вода не казалась такой же ласковой, как в Слободке, из-за холодной гладкой гальки на берегу.
Летом у бабушки Анастасии разрасталась семья до 12 –14 человек: все стремились на природу из душных городов. Отдых проходил мирно и интересно. Зятья относились к бабушке Анне уважительно. Хранительницей старинных правил и традиций была тетя Шуряня, старшая сестра бабушки. В летней половине дома чувствовалось ее влияние – она отличалась от обычных крестьянских изб. По стенам не были развешены фотографии, но зато висела картина, изображающая зимний пейзаж; необычный полукруглый столик у стены, покрытый вязаной темной скатертью красивого рисунка, а на чердаке множество книг Толстого, Герцена и иностранная литература. После смерти мужа тетя в 20-х годах жила в Слободке.
Днем в деревне было тихо и малолюдно: старики и ребятишки. Вечером, когда возвращались колхозники, всё оживало. Открывались ворота, и через прогон проходило с пастбища стадо. Корова тети Авдотьи Веселовой бегом мчалась иногда мимо своего двора, и хозяйка с хворостиной догоняла ее, боясь, что ее Буренка, нагулявшись на вольной волюшке, решит продлить сладость свободы и пробежит мимо родного хлева. Стадо разбегалось по своим местам, колхозники расходились по домам, а колхозная молодежь и дачники собирались на лужайке напротив прогона, натягивали сетку, и начиналась игра в волейбол. Шум, смех, стук по мячу, мелькают сильные руки юношей и стройная фигура Верочки, дочери профессора Ловлева, подхватывающих мяч… Но вот деревня затихает и отдыхает перед новым трудовым днем. Запомнились блинные трапезы, настолько это было большое удовольствие. Все садились за большим столом в комнате. Прабабушка Настя сидела на табурете в кухне около русской печи и на длинном сковороднике сажала сковородку с овсяными блинами, а дочери ее по очереди выносили их к столу. Вот какие были «маканки»: сначала подавали растопленное масло, его сменяла яичница с молоком, затем сметана с творогом и в заключение земляника со сливками. Блюдо с маканкой стояло посреди стола, под макаемым держали блин, и все было чисто вокруг. За ребятишками следили недремлющие очи тети Шуры. Она следила и за тем, чтобы хитрые дети не пропускали маканок с целью насладиться потом вдоволь клубникой со сливками.
Иногда мои тетушки и мама садились на зеленую лужайку перед домом и пели. Перебегал дорогу и подсаживался к ним Павел Веселов, забыв об усталости трудового дня. Трудно передать, сколько чувства было в их пении, а какая певучесть! Грустно звучали слова: «И многих нет уже в живых, тогда веселых, молодых… И крепок их могильный сон, не слышен им вечерний звон». В этом месте вплетался звон колоколов, создаваемый голосом Павла и красивым контральто тети Лиды. Слушаешь «Славное море, священный Байкал», и появляется ощущение простора и воли, так хорошо это передавали поющие. А когда пели Кольцова «Не шуми ты, рожь, спелым колосом», слезы подступали к глазам, так было жаль умершую девушку и безутешного юношу. Всё затихало завороженное, и казалось, весь мир прислушивается к этому хору. И как гимн природе всё завершала «Вечерняя песня» («Слети к нам, тихий вечер, на мирные поля»).

Дом Аксаковых в деревне Бережок. 1930-е гг.

Любили купаться. Было приятно освежиться в летний день. Иногда сочетали это удовольствие с прогулкой, ходили в Лубенькино и не доходя останавливались на ровном песчаном берегу, излюбленном месте купальщиков.
У прабабушки Насти одно время в зимней половине жили на квартире рыбаки Софроновы и давали нам для прогулок по озеру многовесельную лодку. И вот однажды мы поехали по озеру: шестеро на веслах, остальные сели на скамьи. Лодка зашелестела по камышам и выехала на озерный простор. Юра вытаскивал лилии на длинных ножках, от каждого его движения мы накренялись. Тетя Шура сделала строгое замечание Юре, он выдернул последнюю лилию, оборвав ее ножку. В это время тетя Шура гадливо вскрикнула: какое-то липкое «чудовище» попало за воротник. Кто-то из мужчин выхватил из кармана бечевку и ловко перетянул его на платье Шуряни, заключив неприятную живность в темницу. Выйдя на берег, все пошли к дому гурьбой. На террасе все головы склонились над платьем, пока развязывали бечевку, в то же время отпрянув назад немного, чтобы «неизвестное» не прыгнуло в лицо. Осторожно стали освобождать узника темницы, и вдруг перед взорами собравшихся появилась… смятая лилия. Дрогнув укороченной ножкой, зажатой платьем, она безжизненно замерла. Можно себе представить, какой хохот стоял на террасе…

Деревня Бережок. Марфа Аксакова около своего дома

У Оли, сестры мамы, судьба сложилась трагически.
Как обычно каждое лето, в июне 1941 года она с двумя детьми: старшей дочерью Лией и четырехлетним Алешей – приехала в Слободку из Ленинграда на отдых, имея с собой одежду на лето и деньги. Тетя ждала писем из Ленинграда, но муж молчал. Шли дни, тревога ее росла. Объявили войну, и Оленьке пришлось остаться в Слободке. Работала в колхозе: в поле, возила на станцию молоко. Только когда была снята блокада и родственники из Ленинграда покинули Слободку и стали возвращаться домой, стало известно, что муж ее при артобстреле был смертельно ранен, а квартира отдана дворничихе – жить, кроме Слободки, негде. Еще несколько лет она жила в деревне, пока не получила комнату в Ленинграде. С Оленькой связано воспоминание о ее доброте и ласке и удивительном трудолюбии. У нее был порядок, всё блестело и сверкало и было на своих местах. Рукоделию она обучала меня, и я вышивала белье, салфетки, знала «гладь» и «рококо». А мама была великой мастерицей шитья одежды, что делала с большим вкусом. Во время войны этот дополнительный заработок спасал нас от голода, но и работу она никак не могла бросить и была награждена медалью «За доблестный труд в Великой Отечественной войне». Последние 20 лет она работала лаборанткой-микроскопистом в тубсанатории Вышнего Волочка. Была депутатом горсовета 8-го созыва. В ее записной книжке сохранилась запись – забота о своих избирателях. А дети помнят ее ласку и материнское тепло. Храню добрую память и о сестрах мамы Оленьке и Валеньке и ее брате Васеньке, погибшем на войне в 1945 году.В Вышнем Волочке родня держалась дружно. Помню, как провожали Васеньку, все вместе шли к вокзалу. Подходя уже близко, наблюдали сцену: моряк отводит рукой молодую женщину, другой пожилую, но взгляд его обращается на нашу группу, в центре которой Валенька с дочкой Танюшей; он удивленно ахает и восклицает, пораженный ее красотой: «Вот это да!»

Екатерина Ивановна
Стеблова

Врезалась в память встреча папанинцев в Волочке. Я училась в школе имени МЮДа № 4, находящейся там, где сейчас расположена №1, но перед войной в здании помещалось две школы: 1-я и 4-я. Папанинцы прибыли поездом на Москву. На каждой станции они встречались с жителями, но выходили к ним по очереди, остальные отдыхали. Поезд замедлил ход. Класс наш привела прямо с урока учительница немецкого языка Эрина Эриховна Ганзен. Развернула наши пары лицом к составу. Поезд остановился, и в дверном проеме мы увидели Кренкеля. Бледное усталое лицо с желтизной. Бабушка моя вспоминала: родители в детском саду, где она была заведующей, говорили: «Наш рабочий человек, руки-то мозолистые»,– это заметили, приветствуя Кренкеля, пожимая его руку.
В детстве и ранней юности мы не интересовались возрастом наших близких, поэтому они в нашей памяти сохранились такими, как мы их воспринимали тогда. В присутствии Павла Павловича Стеблова, который казался таким важным доктором, я немножко стеснялась, но в присутствии тети Кати чувствовала себя свободно. Она, конечно, была образованна, но в обращении с окружающими проста и понятна. Течение жизни, как и у населения удомельских деревень, шло по церковному календарю: «женился после Покрова», «уехал на Страстной»… Бабушка вспоминала о ее заботе о ней. В конце войны бабушка была очень больна, и младшая дочь Валенька решила показать ее гомеопатам и лечить у них. Екатерина Ивановна Стеблова решила взять ее в Москву. Сохранились письма бабушки, где она с уважением и благодарностью пишет о Екатерине Ивановне: «Е.И. выхлопотала билет до Москвы и мне хлопочет, а если не получится, то, говорит, доедем на служебных, сейчас уже тепло, говорит, поедем на Вербной». Из другого письма: «Доехали хорошо. Е.И. оберегала меня, уж где и нет места, а мне найдет, посадит, хотя самой часто приходилось стоять». Дочь крупного лесопромышленника Ивана Павловича Аксакова, тетя Катя, в начале века владела имением в Лубенькино, где был выстроен живописный деревянный дом в рощице на берегу озера Удомля. После революции вышла замуж за флотского врача Пал Палыча Стеблова. С 38 года и до войны помню их чету уже в удомельской больнице. В Лубенькине Аксаковых посещали художники: Степанов с семьей, Богданов-Бельский с семьей, Моравов…

 
Мария Михайловна Аксакова. Деревня Бережки
 
Римма Николаевна Почивалина на Чайке
 
Две поездки в Чайку

Это было очень давно, в пору моей молодости – вероятно, в конце 50-х годов прошедшего столетия. Мы с мамой отдыхали в любимой Слободке на берегу озера Удомля. Однажды брат пригнал из Бежецка узенькую лодочку с мотором – через протоку, соединяющую озера Песьво и Удомля – и причалил ее у наших длинных мостков, сколоченных из трех бревен. И вот мы помчались в имение В.К. Бялыницкого-Бируля Чайка, предвкушая радость встречи с тем миром, в котором жил великий художник – тогда еще это было то, что его окружало: старинная мебель, любимые вещи и картины…
Прошло с тех пор много лет, но поездка по красивейшей глади озера мимо заинтересовавшего меня острова Аржаник, так похожего своими очертаниями на выступ в картине Левитана «Над вечным покоем», запомнилась. И вот мы у Чайки. Выходим на берег. Перед домом стоит легковая машина москвичей, нетерпеливо прохаживающихся по тропинке. Вскоре вышла вдова художника Елена Алексеевна и сказала, что сегодня она принять никого не сможет: будет купать внучку. Опечаленные, вернулись обратно.

Прошло почти полвека

Недавно я все-таки побывала в Чайке. После длительного перерыва несколько раз была в Удомле, начиная с 1994 года. Красивый, европейский город – таково впечатление было от посещения Удомли раньше. А недавно ездила в Удомлю с петербуржцем В.В. Большаковым. Он медленно вел машину, мимо проплывали зеленые отличные детские площадки, всё красиво и заботливо ухожено. Город предстал передо мной как бы в контрасте. Огромные сооружения атомной станции, похожие на гигантские чаши и видные с любой точки нашего пути: Удомли, Гарусова, – и всё устройство электростанции удивляло совершенством технического разума. А с другой стороны, озера уже не те: потеплели от охлаждения машин; где берег зарос, где участок суши затоплен, но нет прежнего…
И вот устремились в Чайку, теперь уже не по воде, а по суше. Гарусова не узнать: везде дачи работников атомной, подъезд к ним асфальтирован, на полузатопленный Аржаник смотрю со стороны суши.
И вот наконец через много лет состоялась незабываемая встреча с Чайкой, интересный рассказ Елены Юрьевны Михайловой о Бялыницком-Бируля. Чайка, наверное, одна только и попала под опеку государства, а Лубенькино и Бережок, к сожалению, этой опеки лишены. Какие просторные светлые комнаты в доме! Особенно та, где жила Люба – любимая дочь Бируля. Очень трогают сделанные детскими руками в их мастерской игрушки из дерева. Но, увы, нет уже того, что удалось нам увидеть в 50-е годы. Молодцы белорусы, их никак нельзя отнести к Иванам, родства не помнящим. Они вывезли все вещи и картины и приютили их на родине Бялыницкого-Бируля.Прочитали на огромном камине-валуне фамилии художников, творчество которых связано с удомельской землей, и неприятно поразило, что среди них нет С.Ю. Жуковского, «певца дворянских гнезд», погибшего в концлагере в Польше в 1944 году. Это о нем спрашивал один адресат у другого: «…Были ли вы на выставке картин в Петербурге? Говорят, особенно отличился Жуковский…» Но вся поездка осталась в памяти ярким воспоминанием этой осени.