Прадед Михаил Манзе
(ок. 1675-?) |
Службу родоначальник русской ветви начинал при юном Петре Алексеевиче, в его знаменитых «потешных». В списках первых офицеров Семёновского полка среди представителей знаменитых русских родов стоит и фамилия Михаила Манзе, первого лекаря личной гвардии Петра Великого6. В «потешные» же немецкий лекарь попал, вероятно, в 1695 или 1697 г., когда молодой царь пригласил на службу 75 иностранных врачей и лекарей.
Известно про прадеда немного. Кроме того, что служил он в лейб-гвардии Семёновском полку лекарем и имел офицерское звание, известно, что был у него сын Михаил, который тоже служил в Семёновском полку. Сын лекаря из «потешных» пошёл по стопам отца, что весьма поощрялось Петром Алексеевичем.
Дед Михаил Михайлович Манзе
(ок. 1705-1747) |
Лекарь лейб-гвардии Семёновского полка, гоф-хирург при дворе Анны Иоанновны, штаб-лекарь в составе Брауншвейгского конвоя7.
Про деда Николая Логиновича Манзея информации удалось найти значительно больше – из заметки в энциклопедии Ф.А. Брокгауза и И.А. Ефрона8. Но, к сожалению, вся информация, касающаяся Михаила Манзе, не соответствовала обнаруженным в архивах документам. Вероятно, В.В. Руммель9, автор заметки о Манзеях, опирался только на один известный ему документ, а именно, на решение «Тверского Дворянского собрания» о возведении во дворянство Николая Логиновича Манзея, хранившееся в одном из архивов Санкт-Петербурга. В тверском же архиве имеется целый «манзеевский» фонд, в котором более ста дел. Кроме того, в фонде № 645 хранится дело № 2498 «По доказательству о дворянстве Вышневолоцкого помещика и советника Николая Логиновича Манзе...». Именно в нём и находятся документы, рассказывающие о штаб-лекаре
Михаиле Манзе10. Согласно этим документам, служил Михаил Манзе с 1728-го по 1732 г. лекарем в личной охране царя – элитном гвардейском Семёновском полку, затем гоф-хирургом при дворе Анны Иоанновны.
Эти факты биографии отца подтверждает в своей челобитной11 на имя императрицы Елизаветы Петровны и единственный сын Михаила – будущий директор Вышневолоцкой конторы водных коммуникаций Логин Михайлович Манзе, а тогда, в 1756 г., «...недоросль немецкой нации штаб-лекарский сын Людвиг Манзе». Он пишет, что «...отец мой нижайше служил В. И. В.12 Лейб-гвардии в Семеновском полку, а потом при дворе В. И. В. штап-лекарем в ранге капитана-поручика». Подчеркну, что «штап-лекарь» именно служил при дворе, оставаясь офицером Семёновского полка, что было нормой того времени13. И служил он именно при дворе: приставка «гоф» (нем. «двор») как раз и говорит о том, что данное лицо состоит на службе при придворном ведомстве. Обслуживали гоф-лекари и гоф-хирурги только придворных служителей и до царствующих особ не допускались. Императора и императрицу «пользовали» исключительно лейб-медики.
Перевод в дворцовое ведомство даже для семёновского офицера в то время был серьёзным повышением по службе. Связано это было, вероятно, с тем, что принадлежал Михаил к «немецкой нации», что в царствование Анны Иоанновны служило пропуском к чинам и наградам. Восемь лет «обретался» Михаил при дворе Анны Иоанновны, вместе с другими гоф-хирургами пуская кровь, ставя клистиры и выписывая пилюли кухенмейстерам, шталмейстерам, мундшенкам, барбирам и прочей многочисленной челяди императорского двора14. Вероятнее всего, и чин штаб-лекаря Михаил получил во время службы в придворном ведомстве. Да и сам факт службы при дворе говорит об уровне его профессионализма. А потом гоф-хирурга Манзе отправили сопровождать опальную правительницу Анну Леопольдовну. Остаётся добавить, что и при дворе Анны Иоанновны, и в составе Брауншвейгского конвоя Михаил Манзе продолжал оставаться офицером лейб-гвардии Семёновского полка.
Если говорить о службе в составе конвоя, то выполнение императорской воли для всех – и для рядовых, и для офицеров – было не менее тяжким испытанием, чем для опальных монарших особ. Суровые условия Севера, страшная глушь по сравнению со столицей, замкнутый тюремный мирок в течение многих, бесконечно долгих дней. Повседневностью были пьянство, воровство, доносы друг на друга. Многие из членов конвоя, особенно офицеры, старались любым способом освободиться от этого тяжкого бремени, но это практически никому не удавалось. Даже тяжелобольных отпускали крайне редко. Заболел и сам штаб-лекарь15. Однако, несмотря на тяжкую болезнь, Михаила Манзе оставили в составе конвоя. И только более чем через год был прислан «лекарь Ножовщиков, заменивший с конца 1746 или начала 1747 года штаб-лекаря Манзе»16. Сведений о том, был ли жив Михаил ко времени приезда Ножовщикова в Холмогоры, на сегодня нет. Был ли он отправлен в Москву или скончался в Холмогорах, так и не увидев больше своего наследника, неизвестно. Единственным документом, позволяющим предположить, что скончался штаб-лекарь всё-таки в кругу семьи, являются слова из челобитной его сына Людвига-Логина: «А я нижайший коштом покойного обучен...» С другой стороны, в челобитной не указан год смерти. Вопрос остаётся открытым. Документы либо какие-то сведения о награждении М. Манзе за службу в составе конвоя неизвестны. Но, судя по челобитной, обучался Людвиг на деньги покойного отца.
Наградой за службу можно считать принятие в 1756 г. его сына Людвига в первое и в то время единственное офицерское училище – Сухопутный шляхетский корпус. Челобитные – заявления о приёме – недоросли писали на имя императрицы, т. е. заведение это было привилегированное не менее чем полки лейб-гвардии, в которых полковником была сама императрица.
Остаётся добавить, что женой штаб-лекаря Михаила Манзе была некая Анна. Кроме имени, о бабушке Николая Логиновича по отцовской линии ничего неизвестно.
| Предки Н.Л. Манзея по матери |
В отличие от Манзеев, предки Николая Логиновича по материнской линии были связаны с Вышневолоцким краем. Все они: и дядя бабушки Федосьи Ивановны Болкошиной, в
замужестве Языковой, «полуполковник Иван Иванов сын Кутузов»; и муж двоюродной бабушки Пелагеи Ивановны Болкошиной, в замужестве Мещерской, князь Афанасий Михайлович Мещерский, секунд-майор; и дед «надворной советник Илья Иванов сын Языков» – были потомственными дворянами17.
Дворянский род Языковых, к примеру, вёл своё начало с XIV в. Все фамилии известные в России, но все небогатые, или, как их называли позднее, мелкопоместные. С их именами связана история родового гнезда Манзеев, усадьбы Боровно, и история села Берёзки, в котором находился некрополь всех этих родов.
Несколько слов о Боровно. Известно это селение издавна – в конце XV в. в деревне Боровно числилось 5 дворов18. По меркам того времени число немалое – большинство деревень Коломенского погоста состояло из одного, реже двух дворов. А потом деревня запустела. Когда и как это случилось, неведомо. Может, во время набега опричников Малюты Скуратова, что почище татарских орд опустошали землю новгородскую, или разорила её в Смутное время толпа мародёрствующих ляхов, а может, погибла она во время страшного морового поветрия, повторив судьбу многих других селений средневековой Руси.
По архивным документам, Боровно до середины XVIII в. именуется пустошью. Пустошь Боровно часто переходила из рук в руки:
– до февраля 1714 г. принадлежала стольнику Федору Яковлевичу Пречетникову;
– с февраля 1714 по март 1716 г. – Федору Яковлевичу Myгалину;
– с марта 1716 по 1718 г., – камергеру Никону Ивановичу Волкову;
– с 1718 г. – полковнику Ивану Федоровичу Кутузову19.
14 февраля 1756 г. Боровно принадлежало «полуполковнику Ивану Иванову сыну Кутузову». Точных данных пока не найдено, но известно, первый дом на Боровенской пустоши был построен И.И. Кутузовым между 1756-м и 1763 г.
В 1763 г. полуполковник Иван Кутузов умирает бездетным, и владелицей имения становится его племянница Федосья Ивановна Языкова, урождённая Болкошина. В семье Языковых к тому времени росли две дочери: 11-летняя Майя и двухгодовалая Параша. Было у Ильи Ивановича Языкова всего «23 души мужеска пола в селе Иваново», да Федосья Ивановна добавила приданого – 77 душ в селе Берёзки. В 1876 г. «октября 31 на 60 году» умирает хозяин «усадища Боровно» И.И. Языков. |
