| Женщины и жена в жизни Н.А. Некрасова |
«Фекла? Эка невидаль?!» – скажет читатель. Мало ли Степанид, Матрен, Акулин жило в Вышнем Волочке? А в Торжке, в Твери и поболе выбор старорусских имен. Лукавлю, конечно, – не в имени дело! А в том, что Фекла Онисимовна Викторова и жена поэта Н.А. Некрасова Зинаида Николаевна – одно и то же лицо. О том, какое отношение она имеет к Вышнему Волочку, несколько позже, вначале поведаем кое-что из судьбы простой русской женщины, о которую счастливо споткнулась судьба Н.А. Некрасова.
Если воображать поэта Николая Алексеевича Некрасова по патриотическим его стихам и картине И.Н. Крамского «Н.А. Некрасов в период "Последних песен"», то предстанет Некрасов этаким суровым тяжелодумом, зело опечаленным народным горем, день и ночь пробивающим прогрессивные мысли в «Современник». Иным он был!
Бретер, заядлый игрок в карты, больш-о-о-й любитель охоты и пирушек – таков Некрасов чрез призму воспоминаний теснившихся вместе с ним у литературного корыта и пасших его наследство родственников. Общедоступная литература прежде стеснялась прорисовывать полутени-полупороки и представляла Некрасова истуканом, способным только на моральные поступки. И уж никак нельзя было перечислять все юбки, за которыми волочился Некрасов.
Наша Фёкла по стечению обстоятельств стала последней избранницей Николая Алексеевича. А до этого было ну очень много женщин!
Самой первой была гувернантка, захлестнувшая юбкой только что приехавшего в Петербург Некрасова. Это время романтической любви, когда и голод не в голод, и богатство побоку – быть бы вместе! Как водится, ссорились и расходились, искали повода к примирению и снова сходились. Этот туман юности и растаял как туман – от лучей взросления. Да и что тогда представлял собой будущий поэт? Ровно ничего!
Это потом он стал величиной на литературном небосклоне и мог посматривать на женщин свысока. Здесь стоит поподробнее написать о последующих его романах.
Сначала расскажем о веселой, имя которой кануло в лету.
Смеялась она постоянно, и потому поэт то радовался вместе с ней, то... гневался. В первом случае он посвящал подруге стихи, вроде:
Ты всегда хороша несравненно,
Но, когда я уныл и угрюм,
Оживляется так вдохновенно
Твой веселый насмешливый ум.
Ты хохочешь так бойко и мило,
Так врагов моих мило бранишь,
То, понуря головку уныло,
Так лукаво меня ты смешишь,
Что с тобой настоящее горе
Я разумно и кротко сношу
И вперед – в это темное море
Без обычного страха гляжу.
Ну а во втором случае на ее веселые речи он, усталый и утомленный литературной поденщиной, просто молчал сладострастно и жестоко. Она ему: «Как на работе?» Он молчит. Она: «Болен?.. Расстроен чем?» Он молчит. Руки ему целует – он отворачивается и молчит. И так день, а то и два выдерживал. В стихах это выглядело так:
Ни смех, ни говор твой веселый
Не прогоняли мрачных дум.
Они бесили мой тяжелый
Больной и раздраженный ум.
Парадоксально, не правда ли? Но и понять можно: поэт приходит вдрызг уставшим или на навеселе, а его, разного, встречают одинаково – хохотаньем. Может и поднадоесть!
Впрочем, смех все-таки переносить легче, чем слезы. И когда потом Авдотья Панаева утомляла Некрасова «исступленной грустью», он, благодарно вспоминал веселую подругу, неожиданно ушедшую в мир иной:
Ты умерла. Смирились грозы.
Другую женщину я знал,
Я поминутно видел слезы
И часто смех твой вспоминал.
Но почему же тяга к грусти так владела Авдотьей Яковлевной Панаевой – следующей страстью Николая Алексеевича?
А всё от театра, господа!
Родители Авдотьи Яковлевны – актеры императорской сцены: отец Я.Г. Брянский – трагик, мать играла и в драме, и в комедии, а то и в оперетте. Любить им дочь некогда: мать еще и картежница, самодурка, отец заядлый биллиардист – жесток и взбалмошен. «Меня никто не ласкал, – плакалась в жилетку Авдотья Яковлевна, – а потому я была очень чувствительна к ласкам».
Любовь, как известно, с лаской дружат сильно, и, когда не дождаться нежности от загулявшего мужа, любой восторженный поклонник имеет шанс на успех. Некрасов к тому же модный поэт. Вот он страстно нашептывает Авдотьюшке пылкие признания на борту барки, пересекающей Волгу, а она капризно:
– Все вы, господа, фразеры, на словах готовы на любые жертвы. Но не броситесь же из-за меня в воду?
Некрасов гордо вскидывает голову, ловит насмешливые взгляды любопытных и шагает за борт посередине Волги.
Ухаживания продолжаются до полной победы, и без развода, что весьма сложно, Авдотья Яковлевна становится гражданской женой Николая Алексеевича. Брак этот стал самым плодотворным для литературы русской: один роман «Три страны света», написанный ими в соавторстве, чего стоит! Правда, две фамилии – Некрасов и Н. Станицкий (псевдоним А.Я. Панаевой. – 3.Т.) – вызвали споры. Боткин даже обозвал сие творчество «балаганством»! Но роман-то читали, издавали и переиздают до сих пор!
Помогала Панаева Некрасову в работе над «Современником», печатала там свои повести, рассказы. Ну чем не сподвижница? А как хлопотала во время его болезни весной 1855 года!
Но годы прошли, и увяла любовь на двадцатом году совместной жизни. Родившийся было сын Иоанн умер в полтора месяца и не успел упрочить брачные узы, а поэта тянет к другим женщинам. Разошлись они, конечно, не сразу – отдыхали друг от друга, расходились и сходились, но в 1865 году расстались, не оглядываясь. Видно, истощились ласки у Николая Алексеевича, которые так любила Авдотья Яковлевна, и нуждался в них уже сам поэт.
Панаева любила быть мученицей, упивалась уныньем, грустью и остерегалась одного: «Лишь бы не потерять головы от горя...» Вот и получается, что веселая раздражала Некрасова своей веселостью, слезливая – слезливостью. О ком же он мечтал?
Может, о любви нежной?
Она пришла к нему почти в сорок лет в обличье юной девушки. Кто она, точно неизвестно. Может быть, это Мария Невротина, вышедшая потом замуж за художника Ярошенко. Это она юной снималась для Некрасова в белом платье! Но и на сей раз Николай Алексеевич не уверен в любви: у нее – первая, а у него?.. Запаса нежности, видно, не хватило, и бросил он юную подружку ради француженки Селины Лефлер...
Они практически не разговаривали: Некрасов не знал французского, Селина – русского. У поэта горе – закрыли любимый «Современник», а Селина хлопочет о разведении в доме птиц, чтоб меж елок летали, в Карабихе любимого цветка – резеды. Для России он великий поэт, народный заступник, а для его пассии – богатый мужик, сорящий ради нее деньгами. Селина играла на рояле, пела «шансонетки» да набивала за счет Николая Алексеевича сундуки барахлом, чтоб однажды укатить в Париж.
И думаете, Некрасов долго плакал? Ничуть! Из Ярославля тут же привез Прасковью Николаевну Мейшен, вдову немца, городского механика. Отставая на 20 лет в возрасте, Паша опережала сорокасемилетнего литератора в предприимчивости: поехала в Питер сколотить капитал. «Ах какой выезд! Вороные лошади, крытые голубой сеткой, – ворковала Прасковья, подъезжая к фешенебельному катку на Конюшенной и мечтательно прикидывая: – Так ездят только генералы». Соскакивая же с подножки кареты, так и представлялась поручикам: «Генеральша!»
В конце концов Некрасову надоело быть подставным генералом, и он выдворил «веселую вдову» обратно в Ярославль, получив в наследство сплетни о своем разнузданном и грубом нраве. Вот тогда-то и наступил черед нашей Фёклы!
Как ни странно, но с каждой новой юбкой росли у Николая Алексеевича дивиденды собственной неотразимости. И это, несмотря на коварство возраста: его избранницы становились всё моложе!!! Панаевой было 44 года, Селине – 32, Прасковье – 27, а Фёкле... 23 года, а по другим сведениям, даже 19.
До сих пор жизнь с женщинами мало походила на семейное счастье. По словам К.И. Чуковского, могшего в 1928 году говорить что думал, Некрасов покупал любовь. Приплюсуйте к этому «общественные обиды» тех лет: клеветническую брошюру бывших друзей Ю. Жуковского и М. Антоновича, ссору с И.С. Тургеневым по поводу романа «Отцы и дети», – и поймете, почему Н.А. Некрасов решил остановиться в дамском вопросе. Именно накануне встречи с Фёклой в письмах его встречались строки: «У нас времена совсем нехорошие... », «На душе черт знает как скверно». И вот весна 1870 года.
Устал Николай Алексеевич от всяких Селин, Прасковий. Неясная хворь уже тревожит и напоминает о недолговечности человека. Подумалось о том, что теперь необязательно любить, главное – быть любимым. И повезло, как везет не каждому!
Познакомился он с Фёклой в меблированных комнатах на Офицерской, куда заезжали господа поразвлечься ласками купленной любви. Об этом говорится во всех источниках, посвященных поэту. Приведем лишь один рассказ о Зине, услышанный К.И. Чуковским из уст сестры Некрасова Елисаветы Александровны Фохт-Рюмлинг: «Она была из веселого дома, с Офицерской улицы. Я и дом этот помню, там была мастерская слесаря, а над мастерской висел ключ – вместо вывески, – и вот у жены слесаря было 3 или 4 «воспитанницы», к которым приезжали гости – иногда девицы ездили к гостям. Их гостиная так и называлась «Под ключом». Когда закутят мужчины – «едем под ключ». Зина была из-под ключа... Она меня очень обидела: говорила мне – я дам вам денег, вот чуть только получу за «Последние песни» (Некрасов ей предоставил доход с этой книжки) – но, конечно, не дала, обманула. Одевалась она безвкусно – и сама была похожа на лошадь. Лицо лошадиное. Была она пошлая мещанка – лживая, завистливая. Когда умер у меня муж, она скрыла от Некрасова, боясь, чтобы он не дал мне на похороны».
Впрочем, отнесемся с известной долей настороженности к мнению Фохт-Рюмлинг, ибо оно больше похоже на клеймо. Об этом Корнею Ивановичу говорил в Пушкинском Доме хромой и глуховатый, заикающийся С.А. Переселенцев, прочитавший статью Чуковского «Подруги поэта». Признав, что написано талантливо, стал неожиданно порицать: «Вы говорите, что она пошла к баптистам... Что ж, разве заурядная эгоистичная женщина пойдет в баптисты? Вы говорите, что она отдала им все деньги – значит, она была искренний, бескорыстный человек. Да и зачем вы верите родственникам Некрасова, родственники были обижены, что от них ускользнуло наследство».
Немало и других версий знакомства Некрасова с Фёклой. По одной – Фёкла жила у какого-то купца Лыткина, по другой – Некрасов увидел ее с корзиной белья на голове в Чудове или как она торговала цветами на улице. В завещании же Некрасова написано, что она дочь рядового. Есть свидетельства, что дочь не рядового, а писаря, барабанщика. Последняя версия перекочевала от Чуковского к Валентину Пикулю, назвавшего новеллу о Фёкле «Дочь барабанщика».
Ближе всех к истине, вероятно, карабихский винокур П.Е. Кошкин, который мог за стаканом доброго вина, которым часто угощал чету, услышать откровение и Николая Алексеевича, и Фёклы.
|
