Пылая вполне справедливым гневом на правительство, президента за не очень сладкую жизнь, постоянно растущие цены, ругая рынок, мы невольно и, что греха таить, ностальгически вспоминаем застойное время. Называем полушутя, полусерьезно «славным и спокойным». Да, конечно, не очень было заметно в то время ухудшение жизни. Продукты исчезали с полок магазинов постепенно. Нет колбасы, зато есть масло. Исчезло масло – есть сыр. Ну, а когда не стало сыра, мы в утешение находили что-нибудь другое из наличности. И так медленно и неуклонно. Ныне всё бурно и неожиданно – рынок хозяйствует жестоко.
Но я не о том. Мы как-то очень быстро привыкли к полярности мнений на страницах газет, нормой считаем критику президента, требования вроде «Долой правительство!». Привыкли к демократии, хотя и называем ее «так называемая», что тоже, кстати, подтверждает нынешнюю свободу слова. И в этой связи мне хочется рассказать о судьбе одного из ведущих журналистов «Калининской правды», писателе И.В. Петрове, чья судьба – как напоминание о тех страшных годах тоталитарной системы, ломавшей каждого имевшего независимое суждение, собственное мнение и идущего поперек номенклатуры. И не важно, что цели у человека справедливые, благородные, что за строками фельетонов и статей стоят точные факты и цифры. «Ты с нами не согласовал критику?» – вопрошали чиновники в партийных мундирах, и потому с нами не по пути. Если не допустил промах, мы найдем любой повод, чтобы убрать с дороги. И убрали! И пусть этот рассказ станет напоминанием тем из нас, кто забывает о поворотном 1985-м и нет-нет да и всплакнет о прежних временах.
В самом начале разговора с женой писателя Прасковьей Васильевной Петровой она произнесла: «Вот бы сейчас поработать Ивану!» И одной этой фразы достаточно, чтобы представить атмосферу тех далеких пятидесятых годов, на которые пришлись годы работы Ивана Васильевича собкором в Вышнем Волочке. Со слезами на глазах рассказывала Прасковья Васильевна о тех тяжелых днях 1960 – 61 годов, когда шла настоящая травля журналиста, выбрасывание его из обоймы газетчиков.
– Вызвали его неожиданно на партийное собрание в редакцию «Вышневолоцкой правды», где стоял на учете, – рассказывала она. – Долго в тот вечер не было, а пришел домой, я с трудом его узнала – весь зеленый. Когда он сказал, что его исключили из партии, я не поверила. «За что?» –спрашиваю, а он толком и объяснить не может.
А поводом для разбирательства послужило письмо Ивана Васильевича к другу Б.В. Бажанову в Калинин, где он описывал свои мытарства по домашним делам да высказывал мнение о писаниях современных авторов. Чтобы не быть голословным, приведу несколько страниц того документа, сломавшего жизнь журналиста и сведшего его раньше времени в могилу.
«Уважаемый Борис Васильевич!
Эти дни сижу дома, ничего не делаю, то есть не пишу, не читаю, хотя и занят по горло: заболела жена, а у нас детишек куча. Надо накормить их и жену, переделать уйму дел, от которых можно сойти с ума. Только побывав в роли жены, можно по-настоящему понять, как раскрепощена у нас женщина. Об этом треплются на каждом переулке, но попробуй приготовь обед на семью три раза в день, попробуй найти какие-нибудь полуфабрикаты в магазине или столовой – и захочется вырвать язык всем трепачам, которые трубят о раскрепощении женщин. Всё это достойно человека-робота, человека-машины. Вы думаете, очень дорого стоит для государства освободить женщину от бесцельного, грязного и даже унизительного труда около корыта и керогаза? Достаточно на один городской квартал иметь пункт, где каждая хозяйка смогла бы получить обед, полуфабрикат, пылесос, стиральную машину, принести белье после бани и получить чистое – и всё по сходной цене. Делая всё это каждая для себя, женщина отдает за это громадные ценности: свое здоровье, свою бесцельно прожитую жизнь.
...Купил две банки «лапши со свининой» – консервы по 5 рублей. Открыл и удивился: лапша есть, свинины нет, но и лапши так мало, что двух банок не хватило позавтракать. А мы, поев такой лапши, еще бодрее кричим о раскрепощении.
В какой-то степени демагогией болеем мы все. Это, видимо, от излишней спеси и недостатка ума. Тем более за недостаток ума у нас не наказывают и даже поощряют. К демагогии нас располагают условия нашей жизни, свободы говорить каждому всё, что заблагорассудится. Я всегда удивлялся, какую тонкую и почти невидимую границу имеют между собой эти два понятия – демократия и демагогия. Когда в книге хорошего писателя герой отправляется чуть ли не в соответствии с решением какого-то Пленума и целуется в соответствии с тем же решением – я вижу перед собой того же честнейшего демагога, который вне постановления и не мыслит никакой жизни... Если произойдет чудо, и я выбьюсь в люди, то, наверное, буду как блох давить всяких там Петровых, которые хотят сказать что-то свое, не ссылаясь на известное постановление!!!»
24 мая 1960 г.
Вот краткое изложение письма, которое каким-то образом «приклеилось» к посланию «доброжелателя», по кругу попало в вышневолоцкий горком партии и стало поводом для исключения Ивана Васильевича из КПСС, в которую он вступил в самые тяжелые дни Великой Отечественной войны, в 1941 году под Москвой.
Вступил потому, что верил в строй, в победу над врагом, в силу партии. И прежде всего, в справедливость. Но жизнь ему давала другие примеры. Работая собкором в Вышнем Волочке, Иван Васильевич то и дело сталкивался со злоупотреблениями служебным положением, очковтирательством, показухой. Он пишет материал о том, как протрубили и забыли о почине девушек хлопчатобумажного комбината из бригады В.И. Гагановой, пришедших на ферму. Пишет о недостойном поведении председателя райпотребсоюза, построившей на казенные деньги личный особняк. О приписках в сельском хозяйстве. О подпольном бизнесе в Спирове. И наконец, о строительстве особняков за государственный счет некоторых руководителей Вышнего Волочка, среди которых был и начальник районного отделения связи.
«Прилипшее письмо» появилось только в феврале 1961 года. И не потому ли письмо И.В. Петрова так удачно «прилипло» к письму некоему Князеву, которого Иван Васильевич так и не лицезрел и который не ответил на просьбу Ивана Васильевича рассказать, как к нему попало личное послание. Да и был ли мальчик? Письмо прилипло надолго. Только в феврале следующего 1961 года, через восемь месяцев, оно «отклеивается» и начинает свой кошмарный путь. Почему? Да в мае 1960 года Иван Васильевич тяжело, в который раз, заболел и выправился только в феврале следующего года. Можно и бить.
Сегодняшний читатель вряд ли найдет хоть какую-нибудь крамолу в тексте его послания. Да и Иван Васильевич, святой человек, сам не находил, как можно превратно толковать мысли, которые он высказывал. В обращении к первому секретарю обкома партии Н.Г. Корыткову он так и пишет: «...B нашей советской стране, где давно уважаются и охраняются гражданские права, человека судят только за его дела и действия, а человеческая совесть священна, неприкосновенна. За слова, даже те, которые кому-то не нравятся, у нас не судят и не травят. И это является нашим одним из самых важных завоеваний по строительству новой и действительно свободной жизни. Их ставит в пример весь мир».
Наивный человек. Он не понимал, что машина тоталитаризма только сместила ход на один зуб и по-прежнему не принимает инакомыслия, сопротивления партийному аппарату, которое он оказывал своей принципиальностью. Какое он имел право писать о коровах, которые ходят в нетелях по два года, о недостатках в благоустройстве города, о присвоении государственных денег, если на это не было санкции горкома партии? Как мог он критиковать первого секретаря горкома, председателя райисполкома, если район был на хорошем счету в области? И так далее.
Ну а демагогия, о которой писал в том письме Иван Васильевич, которая была на вооружении партийного аппарата, сделала свое дело довольно успешно. Что, кажется, можно возразить, при здравом размышлении, на строки о закрепощении женщин? Это при здравом, а на партийном собрании в этом увидели политический демарш и антисоветчину. На размышления по поводу конъюнктуры писателей представители горкома, а их пришло сразу трое, чего не было никогда, журналисту приписали отрицание партийности литературы. Даже в рассуждениях о выступлении Н.С. Хрущева, одобрительных и восхищенных, неожиданно нашли «опасную проповедь войны». Вот уж воистину, для достижения цели все средства хороши.
О результатах разбирательства уже известно. И.В. Петрова исключили из партии и помогли получить инвалидность, отправив на вольные хлеба, благо было в его активе уже три книги. Но никто не вернул ему здоровья, подорванного в бессильных хождениях по всем инстанциям партийных ступенек. Только через два года после неоднократных просьб жены, убеждавшей поступиться принципами во имя детей, у которых может из-за отца сложиться неблагополучно судьба, Иван Васильевич написал апелляцию в Комитет партийного контроля при ЦК КПСС и был реабилитирован по всем статьям. Но жить ему оставалось недолго, до 7 мая 1968 года. |
