Возврат в МЕНЮ

ДВ №41 от 27 ноября 1998 стр. 3

 

Лобашов Вадим Константинович

 
(27.09.1947-08.05.2007)
учредитель и председатель (1997-1998 гг.) Вышневолоцкого краеведческого общества.
Преподаватель медицинского техникума.
     

Мир Григория Сороки

(от Платона до "Гринписа")

Отмечая 175-летие со дня рождения этого художника “венециановской эпохи” и вглядываясь в его полотна, мы невольно хотим понять, что же это за человек и чем притягателен он как художник для нашего глаза. Ответить на первый вопрос неизмеримо сложнее, чем на второй, ибо страницы его жизни сплошь окутаны тайной, пелену которой не могут развеять ни отрывки из переписки Венецианова, ни акты гражданского состояния из его бытия, ни тем более сухой язык протокола о трагической гибели.
Как художник, он вспыхнул на десятилетие яркой звездой и погас в тверской глубинке, знаемый лишь его учителем А.Г. Венециановым да своими сеньорами – владетелями в этой феодальной стране, где ему выпало жить. А далее забвение на десятилетия – этого живописца божией милостью, превращаемого временем и судьбой то в садовника, то в богомаза. Ах как это типично для отечества нашего!
Противоречие между личной зависимостью и свободой духа могло иметь лишь два последствия: либо заявить о себе столь мощным выбросом внутренней энергии, что становишься выше понимания современников, либо сравняться и раствориться в общей массе индивидуального небытия.
Григорий Сорока прошел через эти два “либо-либо”. Открытие его, вторая, посмертная жизнь его придет много позже, но зато как придет! С легкой руки “мирискусников”, прорвавших “критицизм” идей передвижничества, и их признанного мэтра А. Бенуа воссияют полузабытые имена венециановцев в их свежей живописной непосредственности и национальной характерности. И лишь 110 лет спустя после его гибели, в 1974 году, после его персональных выставок в Ленинграде, Калинине и Москве состоится второе пришествие художника, теперь уже окончательно утвердившегося в национальном пантеоне российской живописи.
Чем же дорог нам, живущим полтора века спустя, этот живописец с его наивно-возвышенными откровениями, пронизанными духом сентиментализма, нам, так далеко убежавшим от его пантеизма в сторону всевластия человека, вооруженного всей мощью научно-технического прогресса? Ностальгия, вот что неизменно гложет и мучает. Хочется вернуться назад, в тот светлый мир, где время течет замедленно, где природа-матушка ласкает душу и щедрой рукой сполна дарует покой и умиротворение через незамутненное небо, чистую гладь воды, нетронутый девственный мир флоры и фауны, еще не испоганенный человеком, где и сам-то человек в своей непосредственной наивности гармонично слит с нею, является плоть от плоти ее и не корчит из себя владыку, а является милым и послушным дитем ее. Все мы родом из детства, и ах как хочется хоть чуточку, хоть на мгновение вернуться туда, где всё было по-другому – светлее и чище, чтобы уйти, вырваться из нашего сегодня с его проблемами, полностью поглотившими наше бытие. В жадной, неистовой погоне за благами, мнимыми и реальными, достижимыми и недостижимыми, мы исподволь губим свою природную суть, разрушаем человеческое в человеке, становясь рабами вещей, идей, принципов и т. д.
Взгляните на полотна Сороки, и поймете, что это так. Притягательная сила их подобна теплой материнской ладошке, опущенной на нашу неспокойную и буйную головушку, успокаивающей и снимающей любые боли в круговерти жизни.
Вот “Кабинет дома в Островках”, барского дома, состоятельного… А где здесь суетная погоня за утверждением благополучия? Ее здесь нет! А есть теплота вещей на переднем плане, таких родных и близких хозяину этого кабинета.
Да и само помещение лишено излишеств: простые необитые стены, некрашеный пол, спонтанная развеска картин па настроению хозяина. Всё свежо и естественно, чисто как в экологическом, так и в психологическом плане. Недаром мальчик на диване, столь гармонично вписался в этот интерьер, ибо он там свой, родной. “Флигель дома в Островках” – упрощенная композиция зимнего пейзажа (довольно редкое явление для русской пейзажной живописи первой половины XIX века) и фактически два цвета: белый и розовый. Но задержите свое внимание на этом полотне, и вы почувствуете, как розовый окрас стен флигеля начинает всё ощутимее греть даже малым, казалось бы, таким обыденным, привлечь внимание зрителя, заставить его радоваться простым вещам.

Ах, как роднит это его по духу с “малыми голландцами”, для которых столь же сильна была тяга к любованию обыденными вещами – лица, позы и жесты на портретах Сороки: А.Г. Венецианов, П.И. Милюков, Лидия и Елизавета Милюковы. Вся их статика говорит отнюдь не о неумении подать своих героев в динамике жизни, а об их спокойной несуетности, соразмерности с окружающим миром. Умиротворение, вот что движет ими, будь они молоды или стары.
Итак, ностальгия притягивает нас к полотнам этого художника, но только ли одна она? До сих пор речь шла о полотнах, так сказать, второго ряда его творчества. Первый ряд пока остается за кадром, ибо здесь речь пойдет о другой ипостаси внутреннего мира нашего героя.

Возврат в МЕНЮ